Истоки социального рыночного хозяйства

1.1. Труды классиков европейского, английского и немецкого либерализма

С тех пор как в августе 1948 г. на съезде Христианско-демократической партии, проходившем в британской зоне оккупации в г. Реклингхаузене, Людвиг Эрхард заявил о своем стремлении создать систему хозяйствования, которая обеспечивала бы благосостояние широких масс немецкого народа, минуло более 50 лет. Впечатляющие успехи, которых достигла за исторически короткий срок Западная Германия в развитии своей экономики и в социальной сфере, продолжает привлекать внимание экономистов, политиков, государственных деятелей, публицистов и просто рядовых граждан к особенностям германской модели  общественно-экономического  устройства. Ведь именно ее реализация позволила Германии подняться из послевоенных руин и уже к началу 60-х гг. занять одно из лидирующих мест в мировой экономике, которое она, несмотря на значительные отступления от первоначально избранного направления развития экономики, проявившиеся уже достаточно рано, и на трудности последних десяти лет, сохраняет и поныне.

«Социальное рыночное хозяйство» — такое название получила в кругах ученых и специалистов та своеобразная экономическая и общественно-политическая система, фундамент которой был заложен во времена канцлеров Конрада Аденауэра и Людвига Эрхарда. В представлении многих немецких да и ряда зарубежных теоретиков и практиков именно эта система хозяйствования наиболее удачно обеспечивает высокую эффективность рыночной экономики, а потому гарантирует гражданам социальную справедливость в соответствии с результатами деятельности (вкладом) каждого. Основными составными элементами концепции провозглашаются личная свобода, социальная справедливость и экономическая дееспособность.

Успех системы, построенной на основе либеральных принципов, именно в Германии кажется, на первый взгляд, необъяснимым. Ведь рыночный механизм в чистом виде исключает какое-либо вмешательство государства в экономику. Между тем именно Германия, где с конца XIX в. осуществлялась активная интервенция государства в экономическую сферу, была во многом образцом для основоположника советского государства В. И. Ленина, который видел в отлаженной прусской казенно-бюрократической машине «последнюю ступеньку» перед социализмом с присущим ему обобществлением средств производства и переходом «ключевых высот в экономике» к государству.

Однако обращение к истории, в том числе интеллектуальной истории Германии, свидетельствует, что в ней имелись и иные импульсы. Кроме того, концепция социального рыночного хозяйства, как и сама практика развития общественно-экономических отношений в послевоенной Западной Германии, вобрала в себя многие продуктивные идеи других национальных экономических школ; Наконец, в практике социального рыночного хозяйства прослеживается учет исторических традиций немецкого народа, использование выдержавших исторический отбор привычных форм организации общества.

| Понимание специфики германской либеральной экономической модели невозможно без обращения к идейным истокам классического европейского либерализма (Адам Смит, Давид Рикардо, Джон Стюарт Милль), идеям австрийской (Людвиг фон Мизес, Фридрих А. фон Хайек) и немецкой «исторической» (Вернер Зомбарт, Макс Вебер) школ. Кроме того, оно невозможно без учета того социально-экономического, политического и идейного контекста, в котором разворачивались два наиболее масштабных для Германии XIX в. процесса — становление единого немецкого государства и ускоренное развитие экономики, а потому и социальной структуры немецкого общества в ходе так называемой догоняющей модернизации.

По словам Эрхарда, учения Адама Смита, Давида Рикардо и Жана Батиста Сэя положили начало духовной революции, которая в форме либерализма не только двигала мир, но и полностью преобразила его.

Со времен классического либерализма в экономической литературе утвердился подход к государству как необходимому злу, властные полномочия которого не должны расширяться сверх необходимой меры. Своим обоснованием этот принцип обязан в первую очередь Адаму Смиту (1723-1790) в его главном труде «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776), где он писал, что, преследуя собственный интерес, никто не помышляет о реализации таким путем еще и общественного интереса и даже не подозревает, в какой степени он этому способствует; хозяйствующим субъектом словно бы руководит невидимая рука, которая ведет его к цели, вовсе не являвшейся частью его намерений.[3] Как сказали бы современные экономисты, Смит доказал, что оптимальное решение в экономике является результирующей спонтанно складывающегося параллелограмма сил, и никакого государственного вмешательства здесь не требуется.

Однако, говоря так, сегодняшние ученые обрывают Смита на полуслове. Естественный порядок в его системе отнюдь не исключал, а предполагал выполнение государством определенных задач, без которых такой параллелограмм сил просто не сложился бы. Функциями государства должны были быть, по его убеждению, социальное обеспечение немощных, поддержание правопорядка, оборона. На долю государства выпадали также организация общественных работ и содержание общественных институтов. В числе прочего это — развитие и поддержание путей сообщения, портов, устройство крепостей и содержание гарнизонов для охраны торговли, содержание почтовой службы и некоторых коммунальных служб. Весьма определенно высказывался Смит и в пользу государственного регулирования нормы процента и минимума заработной платы.

Более чем критическое отношение Смита к монополиям в лице крупных торговых компаний и деятельности британских и голландских колониальных властей недвусмысленно свидетельствует о том, что он рассматривал эти монополистические тенденции как угрозу принципу самореализации рынка. Позицию Смита в отношении задач государства в области обеспечения порядка хозяйствования можно было бы сформулировать таким образом: противодействие монополиям и структурам, неправомерно узурпирующим властные функции в экономике.

Немаловажно и отнюдь не случайно, что формула «естественной свободы» Смита органично сочеталась с требованием ко всем участникам экономической жизни «не нарушать законов справедливости». Выгодно или вредно для общества, если положение низших слоев народа, составляющих преобладающую часть населения любого общества, улучшается, задавал вопрос Смит и отвечал на него следующим образом: «Ни одно общество, без сомнения, не может процветать и быть счастливым, если значительнейшая часть его членов бедна и несчастна простая справедливость требует, чтобы те, кто кормит, одевает и дает кров всему народу, получали такую долю продуктов своего собственного труда, чтобы сами могли иметь сносную пищу, одежду и кров»[4]. Таким образом, первый теоретик экономического либерализма, каковым является Адам Смит, фактически сформулировал необходимость солидарности, — принцип, который впоследствии играл важную роль в теории и практике социального рыночного хозяйства в Германии.

Наконец, у Смита присутствовало и понимание различия между двумя экономическими задачами, которые необходимо решать в любом обществе, производящем товары. Первая из них состоит в том, чтобы люди благодаря собственной активности имели достаточный доход и могли сами себя обеспечивать, а вторая — в том, чтобы давать доход государству, достаточный для обеспечения общественных нужд.[5]

Для Давида Рикардо (1772—1823), жившего в период динамичного развития английского капитализма, экономический строй свободной конкуренции был естественной и наиболее рациональной системой хозяйствования. «Жизненным нервом» и самым мощным стимулом динамического развития экономики являлась в теории Рикардо норма прибыли, получаемая собственником капитала. Рикардо был убежден, что стремление людей к индивидуальной выгоде находится в гармоническом единстве с общей выгодой, с интересами всех членов общества. Нужно только убрать барьеры на их пути — в виде, например, протекционизма, — и обеспечить устойчивое денежное обращение, базирующееся на золотом стандарте.

Последователь Рикардо английский экономист и философ Джон Стюарт Милль (1806—1873) дополнил характеристику либерального устройства рыночного хозяйства, исходя из реалий середины XIX в., и первым подвел теоретический базис под программу социальных реформ. В этом отношении Милль во многом предвосхитил положения, высказанные некоторыми теоретиками и практиками социального рыночного хозяйства спустя сто лет — например А. Мюллер-Армаком. Милль, как и Рикардо, осуждал политику протекционизма, критиковал он и законы, запрещавшие или ограничивавшие деятельность профсоюзов. Поскольку он видел, что система свободной конкуренции не может обеспечить решение целого ряда экономических проблем, ибо существуют такие формы и сферы хозяйственной жизни, которые не гарантируют собственнику капитала получения достаточной прибыли, он полагал, что государство должно взять на себя расходы по созданию хозяйственной инфраструктуры, поддержанию науки и др.

Вместе с тем Милль, разумеется, не допускал государственного вмешательства в непосредственную предпринимательскую деятельность. «Даже если бы правительство и могло собрать у себя в каждом из своих ведомств самые выдающиеся умы и самые энергичные силы нации, все же было бы не менее желательно, чтобы большая часть дел общества оставалась в руках лиц, непосредственно заинтересованных в них, — писал Милль. — У народа, не привыкшего к самостоятельной деятельности во имя общего интереса, у народа, который ожидает от своего правительства соответствующих указаний и распоряжений по всем вопросам, представляющим общий интерес, способности развиты лишь наполовину».[6]

Идеи классиков английской политэкономии в Германии практически до начала 20 в. имели весьма ограниченное распространение и влияние. Однако это не означает, что либерализм в Германии не имел своих корней. Его теоретическими провозвестниками были, в частности, великие философы Иммануил Кант (1724-1804) и Георг В. Ф. Гегель (1770 -1831), выдающийся ученый и политический деятель Вильгельм фон Гумбольдт (176—1835) и др.

В 1784 г. Кант пишет статью «Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане». Конечно, он был знаком с идеями прогресса и просвещения, которые приобретают все большую популярность во Франции, да и в его родной Германии, но в этой статье формулирует ряд мыслей, которые развивают эти идеи и становятся исходными предпосылками немецкого либерализма.

Проблема гражданского общества, намеченная Кантом, получает развитие у Гегеля. Для него гражданское общество — не некая цель, постепенно реализующаяся по мере развития нравственности, а конкретная форма организации современного ему общества, где господствуют частные интересы, а потому — частная собственность: «В государствах нового времени обеспечение собственности — это ось, вокруг которой вращается все законодательство и с которой так или иначе соотносятся большей частью права граждан».[7]

Следующий важный шаг в обоснование либерализма в Германии сделал видный прусский дипломат и государственный деятель, брат выдающегося натуралиста (и почетного члена Петербургской академии наук) Александра фон Гумбольдта Вильгельм фон Гумбольдт. В 1791 г. под влиянием Французской революции он пишет книгу «Идеи к опыту установления пределов государственной деятельности» (опубликована лишь в 1851 г.). Здесь он прямо формулирует тезис о том, что государство отнюдь не самоцель, а подчиненное средство, ради которого недопустимо жертвовать подлинной целью — человеком. Гумбольдт категорически отвергал представление о том, будто государство должно заботиться о счастье граждан — напротив, его функции должны быть минимальны: защита прав граждан от насилия и произвола внутри страны и гарантия безопасности от внешней угрозы. Воспитание (как теперь говорят, социализация), привитие индивиду нравственных качеств — задача гражданского общества. Более того, всякие попытки государства брать на себя попечение о гражданах ведет к ослаблению у них способности к сочувствию, состраданию и снижает их готовность к оказанию взаимопомощи. Поэтому государство должно брать на себя заботу только о тех, кто не способен сделать это сам.

Вообще социально-экономическая мысль Германии выделялась целым рядом особенностей, обусловленных ходом экономического и социального развития этой страны. Она позже других европейских стран и США вступила на путь индустриального развития, причем первые ее шаги по этому пути были отягощены серьезными феодальными пережитками. Они усугублялись тем, что Германия и в XIX в. все еще была политически раздроблена, на ее территории сосуществовали мощные государства типа Пруссии, Саксонии, Баварии и многочисленные мелкие и мельчайшие княжества; территории, где уже полным ходом шло становление индустриальных отношений в промышленности, и отсталые патриархальные аграрные земли.

В 40-х гг. XIX в. самое широкое распространение в Германии получила концепция «национальной экономии» Фридриха Листа (1789— 1846), одной из центральных установок которой было проведение протекционистской политики и ставка на экономический изоляционизм. Большинство ее сторонников отстаивали идею «своеобразия» германской экономики с традиционно сильной государственной властью, направленной на защиту отечественного производителя с помощью мер протекционистской политики. В значительной степени под влиянием идей Листа сформировалась «старая историческая школа» (40— 50-е гг. XIX в.), воспринявшая взгляд на экономическую теорию как на науку, призванную изучать специфику национального хозяйства, развитие которого определяется исключительно особенностями природы, характером народа и его институтов. Отсюда берет начало традиция скрупулезного эмпирического изучения экономической истории различных народов, которая составляет сильную сторону немецкой экономической науки.

К сожалению, не только широкой публике, но и специалистам сегодня мало что говорят имена первых сторонников и пропагандистов либеральной теории в Германии. Однако без этих имен — известных, по-видимому, основоположникам концепции социального рыночного хозяйства — формирование теоретических предпосылок нельзя понять вполне адекватно.[8]

Первым в этом ряду следует указать немца, родившегося в Англии, Джона Принс-Смита (1809— 1875). Он переселился в Германию в 20-летнем возрасте, был хорошо знаком с трудами не только А. Смита, но и др. крупных английских и французских экономистов своего времени, и с начала 40-х годов до самой своей смерти считался главой движения за свободу торговли в Германии. Основанный им и его единомышленниками в 1858 г. Конгресс немецких экономистов пользовался заметным влиянием на общественное мнение и политику Пруссии. Принс-Смит первым в Германии указал на то, что эффективное решение «социального вопроса» — отнюдь не в перераспределении доходов государством, ибо некую фиксированную величину путем перераспределения все равно нельзя разделить так, чтобы значительная социальная группа смогла существенно повысить свой жизненный уровень. Выход, считал он, в развитии конкуренции на свободных рынках, где сбережения, превращаясь в накопления, позволяют в тенденции увеличить доход как предпринимателя, так и наемного работника.

Другим заметным представителем немецкого либерализма во второй половине XIX в. был Евгений Рихтер (1838—1906). Рано завершив свою чиновничью карьеру, он становится публицистом, а затем политиком. Как представитель Германской партии прогресса, а затем — Германской партии свободомыслия и Народной партии свободомыслия, он многие десятилетия был депутатом рейхстага, где выступал в качестве самого решительного и бескомпромиссного оппонента «железного канцлера» Отто Бисмарка. Основные идеи, которые отстаивал Рихтер в своей публицистической деятельности, а затем и в парламенте, — свобода и толерантность. Рихтер рано распознал, в чем состоит разлагающее влияние «государства благоденствия»: там, где оно появляется, люди начинают бороться за привилегии, организуются в группы с целью политического продавливания своих партикулярных интересов, и это в конце концов отвлекает их от деятельного участия в экономическом процессе. Между тем государство не в состоянии удовлетворить все претензии и притязания, поскольку само ничего не создает, а лишь перераспределяет. Поэтому повсеместно растут разочарование и неудовлетворенность.

Немаловажную роль в развитии либеральной мысли в Германии сыграл тот факт, что в последней трети XIX в. — в том числе в силу быстрых темпов развития внутреннего рынка, за которыми явно не поспевали политические преобразования, уже с дома, сторонников которого называли катедер-социалистами.

Создателями катедер-социализма являлись представители «новой исторической школы» Адольф Вагнер (1835-1917), Густав Шмоллер (1838-1917) и Луйо Брентано (1844-1931). В трудах представителей «новой исторической школы» акцент на изучении хозяйственного развития Германии, исторического рассмотрения экономики городов, торговых гильдий, ремесленных цехов и отдельных предприятий, свойственный «старой исторической школе», получил дальнейшее развитие. Своим обширным фактическим материалом эта школа обогатила историю народного хозяйства Германии, а ее метод оказал существенное влияние на формирование мышления большинства экономистов последующих поколений — вплоть до Вальтера Ойкена с его «морфологией хозяйственных систем». Но главным отличием теоретических поисков «новой исторической школы» от работ их предшественников стал «социальный вопрос» которому отводилось центральное место. Возможность реализации своей социально-экономической программы «катедер-социалисты» связывали с социально-экономической политикой «железного канцлера» Отто фон Бисмарка (1815—1898), которому удалось в 1871 г. воссоздать Германскую империю. Именно в годы его правления были заложены элементы германской системы социальной помощи — разработка фабричного законодательства, введение элементов страхования (по болезни, от несчастных случаев, по старости и др.), создание дополнительных рабочих мест путем строительства казенных дорог, проведение протекционистской таможенной политики.

В то же время именно в период правления Бисмарка усиливаются тенденции к протекционизму (под влиянием сильнейшего промышленного кризиса, которым закончился период так называемой грюндерской горячки 1871—1873 гг., а затем и аграрного кризиса 1875 г.), размывается конституционный строй (канцлер все более оттесняет парламент от принятия важнейших политических решений, а  правительство становится фактически подконтрольным только канцлеру), складывается система авторитарного правления, отвечающая тяге к «твердой руке» в обществе, но находящаяся в глубоком противоречии с объективными потребностями развития эффективной рыночной экономики. Большую долю вины за то, что Германия вступила на такой путь развития, несли на себе немецкие национал-либералы (Рудольф Беннигсен, Иоганнес Микель), которые не сумели заметить тот момент, когда поддерживаемая ими национальная идея переросла в идею имперского, империалистического господства, не совместимую с понятием свободы и индивидуальной ответственности.

В первой трети XX в. эволюция экономической мысли Германии неотделима от тех «мутаций», которые претерпели теории либеральной ориентации. Наиболее важными, этапными на пути к неолиберализму стали труды Вернера Зомбарта (1863—1941) и Макса Вебера (1864-1920). Вернер Зомбарт, начав свой путь в науке как последователь исторической школы, испытал на себе влияние австрийской школы с ее тщательно разработанным аналитическим инструментарием. Своеобразие метода Зомбарта заключалось в разделении эмпирической и теоретической сторон исследования каждой отдельной проблемы. Его книга «Современный капитализм» (первый том вышел в 1902 г., работа над вторым и третьим томами продолжалась вплоть до середины 20-х гг.) давала широкую панораму экономической жизни Европы в ее разнообразных аспектах. В анализе общего хода экономического развития Зомбарт рассматривал «хозяйственные системы» и «хозяйственные эпохи», противопоставляемые экономическим общественным формациям К. Маркса. Анализируя генезис капитализма, Зомбарт отводил решающую роль в этом процессе «формированию капиталистического духа», в котором в свою очередь выделяются две составляющие: «дух предпринимательства» и «бюргерский дух». Предпринимательский дух лежит в основе динамической модели капитализма и характеризуется готовностью к риску, духовной свободой, богатством идей, волей, настойчивостью («предприниматель-завоеватель»), умением соединить многих людей для совместной работы («предприниматель-организатор») и способностью убеждать людей купить его товары, пробудить их интерес и доверие («предприниматель-торговец»). Напротив, «бюргерский дух» заключает в себе традиционные «буржуазные добродетели» — такие, как прилежание, бережливость, расчетливость, умеренность и т. п. Зомбарт разрабатывал определяющие принципы экономического порядка, которые лежат в основе разнообразных исторических структур.

Еще более масштабным было в Германии интеллектуальное влияние современника Зомбарта Макса Вебера. Вебер принадлежал к числу универсальных мыслителей. Сфера его духовных интересов охватывала философию и историю экономики, права, религии и искусства, методологию познания социальных процессов. В 1905 г. он опубликовал свое ставшее всемирно известным исследование «Протестантская этика и дух капитализма».

Главный тезис Вебера заключался в том, что в социальных науках понимание экономических отношений требует знания всего культурного контекста. Этот методологический подход, впоследствии подхваченый Фридрихом А. Хайеком, Вебер применил к широкому спектру исторических фактов, из которых он выводил свои знаменитые «идеальные типы» — мысленно конструируемую модель предмета или процесса, отражающую логику его формирования и развития и служащую для сопоставления с реальностью. Капитализму, считал Вебер, соответствует наиболее высокий тип рациональности — «формальная» рациональность, рациональность сама по себе, взятая как самоцель. Чем свободнее человек от традиций, необдуманных действий и сословных ограничений, тем рациональнее его поведение. Символом такой свободы Вебер считал конкурентный рынок. В начале XX в. Вебер становится фактическим лидером группы так называемых либеральных империалистов. Считая, что экономическая экспансия Германии в условиях нарастания противоречий между ведущими европейскими державами становится обязательной предпосылкой роста немецкого народного хозяйства, он связывал с успехами в борьбе за внешние рынки сохранение экономической и политической свободы для отдельных индивидов (правда, только для немцев). Таким образом, именно Вебер, творчество которого стало вершиной немецкой социальной науки на рубеже XIX—XX в., перебросил идейный мостик от либерализма к империализму.

1.2. Политико-экономические предпосылки успеха

Социальное рыночное хозяйство не просто модель экономического развития или один из вариантов соединения эффективной экономики с принципами социальной справедливости. Это — особый тип общественного устройства и даже особый способ мышления. Без распространения нового мышления категориями свободы и порядка, порывающего со старыми нормами как национал-социализма, так и олигархической псевдодемократии Веймарской республики, невозможен был прорыв к новым рубежам экономического развития и благосостояния нации. Этот прорыв дался нелегко, и либеральные реформы отнюдь не сразу были приняты населением, о чем свидетельствовала, например, мощная демонстрация против эрхардовского курса на социальное рыночное хозяйство, которую организовали профсоюзы 12 ноября 1948 г. вскоре после начала преобразований в Западной Германии.

Успех социального рыночного хозяйства в послевоенной Западной Германии во многом был обусловлен ясной и целенаправленной экономической политикой по созданию вполне определенного хозяйственного и социального порядка.

Особую силу и внутреннюю устойчивость ей придавало то, что она опиралась на мощный теоретический фундамент, созданный немецкими учеными в 30—40-е годы и развитый в 50-е. Это была концепция свободного общества и свободной экономики, эффективного конкурентного порядка и достигаемой благодаря ему социальной справедливости, антитоталитарного государства, признающего приоритет свободы индивида, и гуманистических начал в политическом устройстве.

Перечисление своих предложений по выходу послевоенной экономики из кризиса Эрхард начинает не с конкретных рецептов финансового или экономического характера, а с психологии. (Следует отметить, что Эрхарду вообще чужд узкотехнократический подход к экономическим проблемам).

Любая экономическая политика, претендующая на успех, по его убеждению, начинается с обеспечения доверия к ней со стороны населения, ибо именно человек с его психологией, надеждами, планами, наконец, со своими заблуждениями является центром экономической жизни. Без доверия населения даже самая разумная с точки зрения экономической науки политика «зависнет в воздухе». Соответственно, Эрхард формулирует основные требования, которым должна соответствовать эффективная политика переходного периода. Она должна быть понятной гражданам; политики должны убедить людей в ее правильности; политика должна быть последовательной, ибо шараханье из стороны в сторону есть худшая разновидность любой политики; она должна быть открытой и честной; наконец, она должна быть правильно выстроена тактически, т.е. ориентироваться не только на долгосрочный конечный результат, но и на убедительный демонстрационный эффект в разумные с точки зрения ожиданий населения временные сроки.

Именно поэтому в числе первоочередных мер своей антикризисной программы Эрхард называет отказ от распределительной системы, либерализацию цен и восстановление жизнеспособной денежной единицы. Только так, считал Эрхард, можно в короткий срок насытить рынок и дать убедительные стимулы к труду.

Государство должно немедленно и решительно провести санацию денежной системы, перекрыв прежде всего главный источник инфляционной угрозы — широкомасштабное бюджетное финансирование тяжелой промышленности и военного сектора. Вместе с тем следует создать льготный режим для быстрого роста производства потребительских товаров и жилищного строительства, где размеры инвестиций и срок оборота капитала существенно меньше, чем в тяжелой промышленности, а «демонстрационный эффект» в глазах населения значительно выше.

Эрхард предупреждает об опасности использования методов «дозированной инфляции» для повышения платежеспособного спроса и оживления деловой активности. Не отрицая напрочь кейнсианских рецептов лечения кризисных явлений в экономике, он считает, что прибегать к ним (с большой осторожностью и на короткий срок) можно лишь в одном— единственном случае: когда достаточно продолжительное время проводившаяся жесткая дефляционная политика привела к полной стагнации производства и массовой безработице.

Как известно, в первые послевоенные годы экономическая ситуация в Германии выглядела во многих отношениях просто катастрофически. Промышленное производство в 1946 г. составляло 33 % от уровня 1936 г. Почти вдвое сократилось производство зерна и картофеля, поголовье скота составляло примерно 1/3 от довоенного уровня. Повсюду не хватало жилья и самых элементарных потребительских товаров. Статистики посчитали, что при существовавших тогда объемах производства промышленность могла бы обеспечить каждого немца парой обуви раз в 12 лет, а костюмом раз в 50 лет. Одним словом, ситуация была много хуже, чем в нынешней России.[9]

К 1947 г. положение дел в финансовой сфере еще более усугубилось. Оборот наличной денежной массы вырос с 6 млрд марок в 1935 г. до 73—75 млрд марок в конце 1946 г. Количество денег на банковских депозитах увеличилось с 30 до 150 млрд марок. Государственный долг достиг астрономической суммы в 415 млрд марок. Общие размеры не обеспеченного товарной массой денежного спроса оценивались примерно в 300 млрд марок.

Попытки оккупационных властей взять ситуацию под контроль путем «замораживания» цен и введения карточно-распределительной системы успеха не имели. При тотальном дефиците и фактически обесцененной марке расцвели «черный рынок» и спекуляция. Подлинной денежной единицей стала пачка американских сигарет. За одну пачку «Camel» или «Lucky Strike» можно было приобрести полфунта масла, за блок — пару ботинок, а за 300 блоков – украденный «Фольксваген». В отношениях между предприятиями тоже господствовал бартер. Как вспоминал позднее Эрхард, фактически экономическая жизнь в стране вернулась к состоянию примитивного натурального обмена. Огромный денежный «навес», прогрессирующая инфляция при замороженных ценах сводили на нет любые попытки административного регулирования хозяйственной жизни.

Эрхард был не первым и далеко не единственным, кто пытался привлечь внимание оккупационных властей к необходимости начать серьезную подготовку к радикальной денежной реформе вместо того, чтобы заниматься безнадежным делом «регулирования цен». Известно, например, что в течение первых двух лет после войны американская военная администрация получила от различных немецких университетов, исследовательских центров, экспертных групп и отдельных специалистов более 200 (!) проектов и предложений по проведению денежной реформы. Но все они были до поры до времени положены под сукно. На то были свои причины. Американцы имели свои представления о том, когда, как и при каких условиях следует проводить денежную реформу.

Еще в начале 1946 г. президент Детройтского национального банка и советник генерала Клея по финансовым вопросам Дж. Додж во время своей командировки в Вашингтон поставил перед президентской администрацией вопрос о необходимости начать подготовку к проведению в Германии радикальной денежной реформы. В марте 1946 г. в Германию прибыла группа финансовых экспертов. Ключевыми фигурами в ней были все тот же Дж. Додж и два авторитетных специалиста в этой области — профессора Дж. Колм и Р. Голдсмит. Эта группа пробыла в Германии около двух месяцев и за это время подготовила для американского правительства подробные рекомендации по проведению в Германии денежной реформы (План Колма—Голдсмита—Доджа). Итоговый документ был во всех деталях согласован не только с английскими, но и с советскими оккупационными властями. Единственным не разрешенным тогда вопросом остался пункт о том, где печатать новые банкноты: американцы предлагали Берлин, а советские представители — Лейпциг. Но отправной точкой логики всего плана была предпосылка, что денежная реформа должна проводиться во всех четырех зонах оккупации одновременно.

Если сравнить установочные положения Плана Колма — Голдсмита — Доджа с тем, как в действительности была проведена денежная реформа в западных зонах оккупации, то, забегая вперед, надо со всей определенностью сказать: 20 июня 1948 г. в жизнь воплотился не план Эрхарда и возглавляемой им группы экспертов Особого отдела по вопросам денег и кредита, а именно американский План Колма— Голдсмита — Доджа.

То, что с момента рождения Плана Колма— Голдсмита — Доджа и до его реализации прошло два года, объясняется исключительно быстро менявшимися международными условиями, лишь усложнявшими решение вопросов германского урегулирования.

В общих чертах Эрхард был знаком с американским планом. Еще во время его подготовки и уже после утверждения в Вашингтоне Эрхард, занимавший тогда пост министра экономики Баварии, неоднократно встречался с Доджем и знал от него общий замысел и общие контуры американского проекта. Жесткий и радикальный характер предлагавшихся американскими экспертами рецептов лечения германской финансовой системы его не смущал. Эрхард хорошо понимал, что болезнь носит запущенный характер и полумерами здесь не обойтись. Эту позицию он отстаивал и на заседаниях своей группы, где было достаточно сторонников более щадящих, постепенных и «мягких» вариантов реформы. Такой подход Эрхард считал непродуктивным и опасным как с чисто экономической, так и с политической точки зрения. Коль скоро полумерами не обойтись, то растягивать лечение опасно. У пациента просто может не хватить терпения. Денежная реформа первоначально окажет серьезное шоковое воздействие, – предсказывал Эрхард.[10] Но лучше уж один раз перетерпеть боль и получить реальный шанс на выздоровление, чем продолжительное время подвергаться мучительным процедурам с неопределенными перспективами на конечный результат. Таков был примерно общий смысл аргументов Эрхарда в полемике со сторонниками «мягких» вариантов денежной реформы. В конечном счете немецкий вариант оказался в чем-то мягче американского плана, а в чем-то даже жестче его. Но, по большому счету, существенных различий не было.

Денежная реформа началась в западных зонах оккупации 20 июня 1948 г. Ее главная задача сводилась к тому, чтобы быстро избавиться от опасного «навеса» неимоверно разбухшей денежной массы, восстановить ключевую роль денег в хозяйственном обороте. Основные меры, осуществленные в рамках денежной реформы, сводились к следующему:

· Введение вместо рейхсмарки (RM) в качестве единственной денежной единицы новой немецкой марки (DM). Каждый житель получал право обменять 60 марок по курсу 1:1 — из них 40 нем. марок выплачивались немедленно, а остальные 20 нем. марок — через два месяца. Половину сбережений можно было обменять по курсу 1:10. Временно «замороженная» вторая половина позже обменивалась в соотношении 1:20;

· Текущие платежи: зарплата, пенсии и квартплата — пересчитывались в соотношении 1:1;

· Все предприятия получили первоначальную сумму из расчета 60 нем. марок на каждого занятого. В дальнейшем они должны были осуществлять все выплаты за счет текущих доходов. Взаимные обязательства предприятий пересчитывались в соотношении 1:10;

· Все обязательства государства, выраженные в рейхсмарках, аннулировались без всякой компенсации. Это привело к обесценению примерно 2/3 банковских активов, что потребовало в свою очередь провести санацию обремененных долгами банков;

· Монопольное право на выпуск в обращение новых банкнот было передано Банку немецких земель. Он же был уполномочен регулировать снабжение деньгами народного хозяйства при помощи учетной ставки и установления норм обязательного резервирования для коммерческих банков. При этом с самого начала своей деятельнее™ Банк немецких земель был независим от государственных и политических структур, в том числе и от федерального правительства. Правда, для наличного обращения была законодательно установлена верхняя граница в 10 млрд нем. марок;

· Бюджетам разных уровней были направлены средства для первоначального наполнения. Вместе с тем по закону органы государственной власти всех уровней были обязаны покрывать свои расходы из текущих доходов. Одновременно было резко снижено налоговое бремя на предприятия и физических лиц, введены многочисленные налоговые льготы для стимулирования сбережений и инвестиций.

Итак, новая марка родилась. Но ответ на вопрос, насколько крепким будет ее здоровье, оставался открытым. Отдавали себе в этом отчет и сами авторы денежной реформы.

Убежденность Эрхарда в том, что единственный способ быстро покончить с разрухой, нищетой и засильем спекулянтов — демонтаж командно—распределительной системы и включение рыночных механизмов, в послевоенной Германии разделяли немногие. Против радикальной рыночной реформы решительно выступали социал-демократы и профсоюзы. В конце 40-х гг. и ХДС был не прочь пококетничать с избирателями такими понятиями, как «план» и «социализм». «Аленская программа» ХДС[11] с ее демонстративным отрицанием ценностей либерального индивидуализма настойчиво призывала к поиску «третьего пути» в духе христианского социализма.

В вопросе о методах оздоровления германской экономики и о будущем характере ее экономической системы не было единодушия и среди западных союзников. В Великобритании к власти в 1946 г. пришли лейбористы, и английские советники при военной администрации полностью разделяли точку зрения германских социал-демократов о необходимости передать в руки государства практически всю тяжелую промышленность и создать органы центрального планирования и управления народным хозяйством.

В американской военной администрации тоже далеко не всем пришлась по вкусу идея дополнить денежную реформу радикальной ломкой системы административного регулирования цен. Здесь тогда было немало сторонников кейнсианских рецептов выхода из затяжных депрессий. Для поклонников рузвельтовского «нового курса» и многочисленных советников по профсоюзным вопросам из АФТ/КПП призывы Эрхарда довериться рынку отнюдь не звучали убедительно.

В этих условиях от Эрхарда потребовалось немалое политическое мужество, чтобы под свою личную ответственность отдать распоряжение о введении в действие принятого Экономическим советом, но не получившего одобрения оккупационных властей закона об «Основных принципах хозяйственной структуры и политике цен после денежной реформы». Однако было бы ошибкой пытаться свести хозяйственную реформу в Германии к единовременному акту. Минимально необходимая критическая масса рыночных преобразований была действительно осуществлена быстро, а главное — комплексно. Одновременный запуск денежной и хозяйственной реформы, либерализация цен на достаточно большие и связанные друг с другом товарные группы в обрабатывающих отраслях позволили добиться, чтобы заработали ценовые сигналы, которые постоянно вынуждали производство приспосабливаться к спросу. Но из этого вовсе не следует, что стержнем стратегии эрхардовских реформ была концепция «большого скачка» или «шоковой терапии».

Скорее хозяйственная реформа в Германии представляла собой серию взаимосвязанных, но постепенных и растянутых во времени шагов, осуществление которых заняло не недели и не месяцы, а годы. Так, контроль над ценами основных продуктов питания был снят лишь в 1958 г., когда была восстановлена конвертируемость марки. Транспортные и почтовые тарифы повысились только в 1966 г. — после снятия дотаций отраслям средств связи, но с переводом соответствующих социальных выплат в бюджет Министерства труда.

Довольно долго сохранялись государственные дотации для поддержания цен на уголь, чугун, сталь, электроэнергию, газ. К слову сказать, в угольной промышленности ФРГ дотации существуют и сегодня. Ратификация Закона о свободе конкуренции, который Эрхард считал одним из центральных элементов своей реформы, тоже затянулась до 1957 г. Если иметь в виду создание всех необходимых рыночных институтов, структур и законодательной базы, то процесс становления послевоенного экономического порядка в известном смысле завершился в Германии лишь в конце 50-х – начале 60-х годов.

В целом же германский опыт свидетельствует скорее о том, что обе стратегии — «большой скачок» и градуализм — представляют собой не столько взаимоисключающие, сколько взаимодополняющие, обогащающие друг друга стратегии преобразования системы. Центральный вопрос заключается не в том, какой стратегии в конечном счете следует изначально отдать предпочтение, а в том, в какой мере в различных условиях тот или иной способ действий позволяет более успешно идти к конечной цели.