Современное состояние германского неолиберализма
3.1. Состояние модели в Германии в наше время
Еще в начале 70-х годов на Западе в целом, в том числе и в ФРГ, получила распространение идеология пессимизма, неверия в экономический прогресс, в котором стали усматривать преимущественно зло. Поспособствовали этому и известные доклады Римского клуба о пределах роста. В Германии эти настроения выразились не только в бурном развитии экологического самосознания, но и в негативном отношении к хищнически высоким темпам экономического роста. Ясно, что противопоставление экономики и экологии не только мешало предпринимательской деятельности, но и ставило под сомнение приоритет принципа конкуренции.
Нет спора, борьба «зеленых» и других экологических групп привела к существенному улучшению окружающей среды в ФРГ, но одновременно делала последнюю все более непривлекательной для инвестиций. Разумеется, инвесторы не имели ничего против хорошей природы, чистого воздуха и воды, зеленых лесов и т. п. Но регламентация предпринимательской деятельности настолько ужесточилась, административных предписаний относительно экологических требований стало так много, что инвестиции начинали обходить Германию стороной, а местный капитал все чаще искал более благоприятные места вложения за рубежом. Характерно, что это поначалу не вызывало тревоги. Осознание того, что низкие (или нулевые) темпы экономического роста ведут к хозяйственной деградации, приходило постепенно и довольно медленно. А отказ от конкурентного характера рыночной экономики ставит под вопрос жизнеспособность последней.
боду и правовое государство, а это — важнейшие условия высокого жизненного стандарта.
Однако говорить о полной социальной идентичности граждан Германии, как и о том, что все основные проблемы решены, пока рано. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что почти 20 % избирателей новых федеральных земель голосуют за наследницу обанкротившейся правящей партии ГДР — ПДС. Так что для утверждения социального рыночного хозяйства в Восточной Германии еще необходимы и время, и эффективная политика.
После 16 лет пребывания в оппозиции германские социал-демократы в сентябре 1998 г. вернулись к власти, не имея по сути целостной и последовательной стратегии решения назревших в стране социально-экономических проблем. Тот набор мер и шагов в области экономики, который был предложен в предвыборной платформе СДПГ под лозунгом «обновление и социальная справедливость», представлял собой, как самокритично отметил позднее зам. председателя Комиссии по основным ценностям СДПГ проф. Т. Майер, весьма «проблематичную комбинацию из довольно общих обещаний обновления и модернизации, с одной стороны, и нескольких весьма конкретных обязательств отменить большинство сокращений в системе социального обеспечения, проведенных предыдущим консервативно-либеральным правительством».[21]
На концептуальном уровне социал-демократы претендовали на «обновление» теории социального рыночного хозяйства путем одновременного осуществления политики стимулирования как спроса, так и предложения при сохранении фундаментальных принципов социального государства. С логикой эрхардовского понимания социального рыночного хозяйства такой подход имел весьма мало общего. Готовность СДПГ пополнить свой теоретический арсенал путем заимствования отдельных элементов более либеральной по духу теории предложения в этом смысле мало что меняла. Ключевая задача государства, как понимал ее Эрхард, заключается вовсе не в том, чтобы стимулировать спрос или предложение, а в том, чтобы создать благоприятные условия, обеспечивающие каждому возможность свободного доступа на рынок и честного соревнования по понятным и стабильным правилам игры. А уж воспользоваться или нет этими возможностями — в конечном счете дело свободного выбора каждого.
Понимание того, что именно свобода и индивидуальная ответственность составляют фундаментальную основу социальной рыночной экономики, никогда не имело в рядах социал-демократии достаточно глубоких и прочных корней. Даже после принятия Годесбергской программы (1959 г.), которой ознаменовался окончательный разрыв партии с традиционным марксизмом, рынок воспринимался скорее как неизбежное зло, с реальностью которого следовало считаться, но постоянно держать в узде под неусыпным государственным контролем.
Было бы несправедливо, однако, упрекать социал-демократов в том, что они не извлекли никаких уроков из прошлого. Усложнение социальной структуры общества и стремительное размывание традиционной электоральной базы социал-демократических партий, ужесточение конкурентной борьбы в условиях глобализации мировой экономики, невозможность и дальше финансировать чрезмерно раздутую систему социального обеспечения, не реагирующий на кейнсианские методы «лечения» рост безработицы — все это привело к тому, что во второй половине 90-х годов задача обновления теоретического багажа со всей остротой встала перед большинством европейских социалистических и социал-демократических партий.
Примечательно, что интеллектуальные импульсы реформаторы в рядах европейской социал-демократии черпали на этот раз не столько в разработках собственных мозговых и исследовательских центров, сколько в трудах представителей иного, социал-либерального направления. По общему мнению, наиболее удачный синтез социал-либеральных и социал-демократических идей был осуществлен лейбористской партией под руководством Тони Блэра. Весьма решительно провели работу по обновлению своей программы и практической политики голландские социал-демократы. Именно эти примеры вдохновляли реформаторов в рядах СДПГ в их стремлении придать партии накануне выборов облик динамичной и современной политической организации, свободной от идеологических догматов, способной предложить убедительные альтернативы решения назревших в стране острых экономических и социальных проблем.
Образ модернизатора призван был олицетворять председатель правительства земли Нижняя Саксония Герхард Шредер, ставший кандидатом на пост федерального канцлера от СДПГ. Именно он демонстрировал публике новый .подход, демонстрировал готовность пойти на достаточно серьезные реформы системы социального обеспечения, считаться с интересами деловых кругов и наладить конструктивный диалог между правительством и бизнесом, признать доминирующую роль в экономике глобальных и национальных рынков. «Новый центр», «третий путь», «обновление и социальная справедливость» — все эти словосочетания, которые можно толковать и так и эдак, призваны были убедить избирателя в том, что нынешняя СДПГ знает, как соединить социал-демократические стандарты с решением новых задач. Но какова была реальная способность и готовность партии к самообновлению?
Во-первых, реформаторские порывы «модернистов» с настороженностью были встречены «традиционалистским» крылом партии и профсоюзами. Настроения этих кругов выразил тогдашний председатель СДПГ Оскар Лафонтен в своей книге «Без страха перед глобализацией. Благосостояние и работа для всех» (1998), опубликованной накануне выборов. Пафос этого своеобразного манифеста «традиционалистов» состоял в том, чтобы предупредить об опасностях, которыми чреваты для Германии глобализация и призывы следовать либеральным рецептам адаптации национальной экономики к новой ситуации. Грозящему всевластию финансовых спекулянтов, транснациональных концернов и попыткам социального демонтажа, по мнению Лафонтена, социал-демократы должны противопоставить твердую решимость любой ценой сохранить социальное государство, ведущую роль правительства по отношению к бизнесу, систему макроэкономического регулирования на национальном уровне, дополнив ее строительством новых структур транснационального контроля за финансовыми рынками и движением капитала.
Во-вторых, политтехнологи СДПГ опасались, что слишком резкое смещение акцентов в сторону социал-либерализма приведет к размыванию политической идентичности партии и пойдет, в конечном счете, на пользу ее политическим конкурентам как слева, так и справа.
Так или иначе, первые месяцы правления возглавляемой СДПГ «красно-зеленой» коалиции характеризовались множеством разногласий, неопределенностью и неразберихой в том, что касалось экономической, налоговой и экологической политики. Прежде всего были отменены весьма умеренные сокращения в системе социальной благотворительности, проведенные предыдущим консервативно-либеральным правительством. Восстанавливалась обязательная 100-процентная оплата по бюллетеню в первые три дня болезни (еще в 1966 г. она была сокращена до 80 % от заработной платы). Постепенное повышение пенсионного возраста для женщин и снижение к 2003 г. средней суммы гарантированной пенсии с нынешних 70 % до 64 % от величины заработной платы (а эти предложения активно обсуждались в прессе и на политическом уровне) также были объявлены не соответствующими социал-демократическим стандартам.
Первые проекты налоговой реформы, вышедшие из недр Министерства финансов, которое возглавил поначалу Лафонтен, представляли собой классическую схему перераспределения доходов от высокооплачиваемых категорий населения в пользу низкооплачиваемых. Если минимальную ставку подоходного налога предлагалось постепенно опустить с 25,9 % до 19,9 %, то максимальную планку в 53 % многие социал-демократы предпочли бы увековечить. Лишь под давлением «зеленых» Лафонтен согласился на символические уступки, пообещав снизить на три процентных пункта максимальную налоговую ставку подоходного налога. Более важной задачей он считал отмену всех налоговых льгот для предпринимателей.
Весьма противоречивую реакцию среди населения — и откровенно враждебную в предпринимательских кругах — вызвало инициированное союзниками социал-демократов по правящей коалиции, «зелеными», введение «экологического налога», что неизбежно должно было привести к повышению цен на горючее, электроэнергию и энергоносители. При этом с точки зрения заботы об охране окружающей среды эффективность этого налога выглядела более чем проблематично, поскольку его действие не распространялось на предприятия ряда отраслей с высокой энергоемкостью производства. В СДПГ отдавали себе отчет в том, что, будучи реализованной только в Германии, инициатива «зеленых» может привести к снижению конкурентоспособности германской промышленности в Европе и в мире.
Вынужденные поддержать «экологический налог», социал-демократы пытались представить его как подспорье при реформировании пенсионной системы. Логика их рассуждении сводилась к тому, что полученные от взимания «экологического налога» средства позволят уменьшить нормы обязательных отчислений в пенсионный фонд. Для работодателей это якобы приведет к заметному снижению издержек на рабочую силу, а у лиц наемного труда увеличится не облагаемый налогом чистый доход. О том, насколько существенным оказался реальный выигрыш, можно судить по следующим цифрам: первый этап введения «экологического налога» с 1 апреля 1999 г. позволил сократить взносы в пенсионный фонд с 20,3 % до 19,5 %, а второй этап, начатый 1 января 2000 г., дал экономию еще на 0,2 %. Сколько составил проигрыш потребителей от повышения цен на бензин, газ, электроэнергию, отопление, точно не знает никто.
Самое примечательное во всей этой борьбе за десятые доли процента состоит в том, что согласно окончательному плану пенсионной реформы к 2030 г. норматив обязательных отчислений... вновь окажется где-то на уровне 22 % от суммы номинальной заработной платы.
В конечном счете дело даже не в конкретных цифрах, а в самом подходе. Наступление старости и выход на пенсию относится к категории вполне предсказуемых жизненных рисков. В свое время Эрхард не уставал напоминать, что социальный характер политики государства проявляется вовсе не в том, чтобы гарантировать каждому максимально высокий размер пенсии через систему предписанных законом обязательных страховых взносов. Принцип свободы выбора и индивидуальной ответственности должен действовать и здесь. Основной акцент должен быть сделан на создании условий для развития альтернативных форм обеспечения старости (добровольные накопительные системы, сбережения, формирование собственности и т. д.). Обязательная же система гарантированного государством пенсионного обеспечения распространяется ^ лишь на лиц наемного труда (Эрхард считал, например, что из нее должны быть исключены не только предприниматели, лица свободных профессий, но и высокооплачиваемые категории государственных служащих) и должна гарантировать в старости лишь некий прожиточный минимум, но не более того. Все остальное — дело свободного выбора каждого.
Пенсионная система Германии давно уже находится в противоречии с этими принципами. В условиях сохранения в стране высокого уровня безработицы и качественных изменений в демографической структуре населения, когда все меньшее количество работающих вынуждено содержать все большее количество неработающих, под вопрос вообще поставлена возможность ее дальнейшего финансирования. Возвращение к принципу субсидиарности становится, таким образом, главным критерием эффективного реформирования социальной системы вообще и пенсионной системы в частности. Если суммировать взгляды по этому поводу немецких экспертов, представляющих ордолиберальное направление, то сегодня необходимо:
· ликвидировать практику обязательной индексации размера пенсий в зависимости от роста номинальной заработной платы;
· сократить гарантированный размер пенсий с сегодняшних 70 % от заработной платы по крайней мере до 60 %;
· всячески стимулировать добровольные формы обеспечения старости, вплоть до освобождения от налогообложения той части доходов граждан, которая используется ими в качестве сбережений через частные накопительные системы пенсионного страхования;
· повысить пенсионный возраст как для мужчин, так и для женщин;
· исключить существующие возможности досрочного выхода на пенсию.
Практически ничего этого, однако, не предусмотрено в правительственном проекте пенсионной реформы. Рекламируемое в качестве «исторического прорыва» постепенное введение элементов накопительной системы (начиная с 1 % в 2002 г., к 2008 г. размер взносов по этой программе должен составить 4% от номинальной заработной платы) можно рассматривать в лучшем случае как первую робкую попытку модифицировать, но никак не радикально перестроить существующую пенсионную систему. На обозримое будущее федеральные дотации пенсионной системе будут по-прежнему составлять вторую по величине статью в бюджете.
При этом аргументы правительства в защиту своего проекта никак не вписываются в логику эрхардов-ской трактовки роли социального компонента в рыночной экономике. Правительство озабочено скорее прагматическим поиском возможностей дальнейшего финансирования порочной по своей сути пенсионной системы и вынужденно предпринимает некоторые шаги в надежде ее слегка видоизменить. Впрочем с учетом экономической истории последних десятилетий и морально-психологического климата в стране, где у большинства граждан словосочетание «рыночная экономика» ассоциируется прежде всего с обилием товаров, эффективностью, социальными гарантиями, материальным благополучием и лишь в последнюю очередь со свободой, уже сами эти робкие шаги можно расценивать почти как подвиг. Тем более, что речь идет об инициативе левого правительства.
При этом, похоже, мало кого интересуют конкретные способы решения этой задачи. Во всяком случае практически никто до сих пор не обратил внимание на то, что правительственный план строительства накопительной системы начисто игнорирует принцип добровольности. Государство не создает условий для того, чтобы наемный работник в будущем мог самостоятельно позаботиться о себе, а подробнейшим образом в деталях предписывает ему, как он должен это сделать. Можно с уверенностью предположить, что прародители концепции социального рыночного хозяйства по-иному представляли себе практическое воплощение принципа субсидиарности.
Наиболее впечатляющий прорыв «красно-зеленая» коалиция совершила в деле реформирования налоговой системы. После неожиданного ухода Ла-фонтена с поста председателя партии и министра финансов, концепция налоговой реформы подверглась весьма существенной корректировке. В июле 2000 г. верхняя палата немецкого парламента, бундесрат, одобрила правительственный пакет налоговых законопроектов.
По новому закону предполагается довести минимальную ставку подоходного налога с 22,9 % в 2000 г. до 15 % в 2005 г. при одновременном увеличении не облагаемой налогом годовой суммы прожиточного минимума. Снижается и верхняя планка подоходного налога — с 51 % в 2000 г. до 42 % к 2005 г. Хорошей новостью для бизнеса стало существенное сокращение налога на прибыль корпораций — с 40 до 25 % (без учета региональных налогов). С 2002 г. отменяется налог на прирост капитала от продажи крупных пакетов акций, который был основной преградой на пути реструктуризации немецкого корпоративного ландшафта.
Что бы ни говорилось сегодня оппозицией о недостатках нового закона, надо признать: в общем и целом сделан важный шаг в правильном направлении. Сформировавшийся за последнее десятилетие образ Германии как страны с высокими налогами и неэффективной корпоративной структурой, которые препятствуют притоку прямых и портфельных инвестиций, может в результате стать более привлекательным.
Однако пока это всего лишь шанс. Реальное снижение налогового бремени на предприятия может оказаться весьма незначительным, поскольку большую часть от сокращения налоговых поступлений правительство намерено компенсировать за счет «экологического налога» и ликвидации значительной части налоговых льгот для предпринимателей. Сомнения в этой связи вызывают не сами новые правила расчета налогооблагаемой базы, а логика правительства, которое озабочено больше не необходимостью сокращения государственных расходов, а поиском новых источников их финансирования. Пакет мер по экономии государственных расходов, предложенный правительством, позволил довести в 2001 г. их долю до 46,8 % от ВВП по сравнению с 48,4 % в 1999 г. Правда, бюджетный дефицит в 2000 г. впервые за многие годы сменился небольшим профицитом, но устойчивость данной тенденции пока под вопросом. В целом же огромный государственный долг, составивший на конец 1999 г. 2200 млрд марок, все еще продолжает как «дамоклов меч» висеть над финансовой системой страны.
Можно только приветствовать намерение министра финансов Г. Айхеля добиться к 2006 г. устойчиво бездефицитного бюджета, довести постепенно государственные расходы до 40 % от ВВП и приступить, наконец, не просто к сокращению новых заимствований, а к погашению государственного долга. Заслуживает внимания и его обещание не использовать в будущем бюджетную политику в качестве инструмента регулирования конъюнктурных колебаний.
Между тем возможности существенного сокращения государственных расходов достаточно очевидны. Это прежде всего радикальная реформа системы социального обеспечения и не менее радикальное сокращение государственных субсидий промышленности и сельскому хозяйству. Последние, по минимальной оценке, составили в 1999 г. 66,5 млрд марок, а по альтернативной оценке Института мировой экономики в Киле — были почти в пять раз больше.
Вообще, сейчас трудно предсказать, сколь радикальной окажется эволюция теоретической платформы и практической политики германских социал-демократов. Если заявка СДПГ на «обновление» сведется к очередной попытке реанимировать этатистские подходы к решению задач XXI века, то возрождения социального рыночного хозяйства от такого поиска «новой идентичности» ждать не приходится. Какой путь в конечном счете выберет СДПГ, покажет время.
3.2. Применимость в условиях России
Руководители посткоммунистической России неоднократно, говоря о желаемых перспективах социально-экономического развития нашей страны, упоминали Германию и немецкий опыт послевоенного хозяйственного восстановления на принципах социального рыночного хозяйства как один из образцов, на которые следует ориентироваться нашему обществу при выборе путей и механизмов экономического развития. Не стал исключением и президент В. В. Путин, который заявил, что в своей деятельности вдохновляется примером послевоенных Германии и Японии, сумевших добиться длившихся десятилетиями периодов устойчивого и быстрого экономического роста и благосостояния на основе сочетания природного трудолюбия народов двух этих стран с эффективной, умело проводившейся на практике экономической политикой.[22]
Да и массовые опросы общественного мнения, проведенные Российским независимым институтом социальных и национальных проблем в последние годы, показывают, что россияне неизменно дают самые высокие оценки хозяйственным и социально-политическим достижениям именно Германии.[23] Анализ общественных установок в отношении некоторых фундаментальных экономических явлений, процессов и основных действующих лиц экономики свидетельствует, что между гражданами России и гражданами нынешней ФРГ наблюдается достаточно высокая близость мировосприятия, тем более удивительная, что исторический опыт обоих народов весьма различен.
Одним словом, и на уровне рядовых обывателей, и среди российской элиты присутствует представление о полезности немецкого опыта социально-экономического развития, возможности и даже желательности его использования при решении острейших проблем, тяжелый воз которых Россия тянет из последних сил. Более того, и на уровне базовых ценностей социальное рыночное хозяйство как путь к «благосостоянию для всех» (так озаглавил когда-то свою самую известную книгу Людвиг Эрхард) не вызывает отторжения.
Многие эксперты в связи с очередной попыткой обосновать стратегию социально-экономического развития России в начале XXI в. заговорили о «социальном рыночном хозяйстве», однако даже среди политиков и ученых до сих пор нет достаточно ясного понимания того, каковы же характерные отличия данной концепции общественного и хозяйственного развития. Не говоря уже о том, что под этой этикеткой зачастую фигурирует хозяйственно-политическая практика, весьма далекая от той — действительно весьма успешной — политики, которая под этим именем осуществлялась в Западной Германии в конце 40-х — начале 60-х гг. XX в.
Нынешняя ситуация в России гораздо более напоминает то состояние, в котором находилась послевоенная Германия, чем многие думают. Крах милитаризованной экономики и необходимость масштабной структурной перестройки, отпадение весьма значительных территорий, волны переселенцев и беженцев, укорененность в сознании значительных слоев населения и политиков патерналистских и уравнительных стереотипов, стремление западных держав-победительниц навязать Западной Германии рецепты кейнсианской экономической политики, которая в общем оказалась успешной десятилетием ранее в США и Великобритании, но в первые три-четыре послевоенных года только усугубила болезни немецкого общества и экономики, слабость и неэффективность государства, расцвет теневой экономики — можно было бы перечислить еще многое, но, думается, и этого довольно, чтобы, вглядевшись, узнать в послевоенной Германии знакомые черты постсоветской России.
Следует отметить, что не менее актуальной сегодня, чем поиски стратегии для вывода российского общества на траекторию устойчивого развития, является задача воспитания у нового поколения ученых и политиков стойкости к соблазнам, которые приходят, когда экономики и общество на подъеме. В этих условиях после первых лет успехов они должны будут проявить волю и мужество, чтобы не броситься раздавать «всем сестрам по серьгам», не начать возводить «государство всеобщего благосостояния», служащее на деле частным интересам влиятельных групп интересов, а не успеху и процветанию общества в целом. И в этом отношении опыт социального рыночного хозяйства и его метаморфоз в Германии после ухода Эрхарда с поста федерального канцлера может также оказаться весьма поучительным.
«Социальное рыночное хозяйство» — под этим понятием (как было показано в тексте данной курсовой работы) на протяжении почти полувека политики и ученые в Германии подразумевали весьма разные вещи. Кому-то социальное рыночное хозяйство виделось царством либерального духа, где государство выступает в роли беспристрастного арбитра, следящего только за соблюдением всеми «игроками» установленных и одинаковых для всех правил, да время от времени оказывает помощь тем игрокам, которые получили в ходе жесткой рыночной «игры» синяки и шишки. Кто-то, в принципе соглашаясь с такой постановкой вопроса, в то же время призывал к реализму на практике — и тогда из единых рыночных правил исключались отдельные отрасли промышленности и сельское хозяйство, жилищный рынок и пенсионная система, которые были «еще» не готовы к тому, чтобы играть на общих основаниях. А кому-то социальное рыночное хозяйство изначально рисовалось в виде формулы «рыночная экономика плюс сильная социальная политика». При этом представители всех трех точек зрения выступали с позиций «защиты и развития» социального рыночного хозяйства. В итоге на сегодняшний день в Германии сложилась, на первый взгляд, парадоксальная ситуация — все основные политические силы и экономические школы (или, во всяком случае, подавляющее большинство) выступают сторонниками социального рыночного хозяйства, но при этом все менее понятно, что же это такое.
В данной курсовой работе мной было показано, что в результате к началу XXI века практика социального рыночного хозяйства в Германии оказалась весьма далекой от замыслов и надежд его отцов-основателей, так что порой кажется, будто только традиционное законопослушание немецких чиновников и натиск конкурентов на мировом рынке мешают немецкой экономике погрузиться в уютное болотце пресловутого рыночного социализма, где на самом деле рынок и его агенты опутаны сильнейшей паутиной запретов, ограничений и регламентации.
Да, ирония истории сыграла злую шутку с идеями Эрхарда и его ближайших сподвижников: после десяти-пятнадцати лет более или менее адекватного практического воплощения — причем именно в силу его очевидной успешности, — суть социального рыночного хозяйства стала стремительно размываться. Однако тот путь, который был пройден ФРГ с послевоенных времен, все же свидетельствует, что наиболее высокие темпы роста и развития народного хозяйства, благосостояния граждан, формирования основ демократического общества наблюдались именно в конце 40-х — 50-х гг., когда в Западной Германии осуществлялись эрхардовские реформы. И в этом смысле утопия, выстроенная автором «Благосостояния для всех», показала не только свою практическую реализуемость, но и определенное превосходство над теми концепциями экономического порядка, которые возобладали в последующие десятилетия.
При этом большой ошибкой было бы переоценивать степень национальной специфики социального рыночного хозяйства. Положенные в ее основу идеи органически вытекали не только из особенностей развития экономики Германии в предшествующие эпохи, но и вполне вписывались в контекст развития всей европейской либеральной мысли, начиная со Смита и заканчивая Хайеком. Более того — хотя данная тема заслуживала бы особого разговора, — можно отметить и много общих черт между социальным рыночным хозяйством и лежащей в его основе концепцией хозяйственного порядка и таким набирающим в последние десятилетия силу направлением экономической мысли, как американский неоинституционализм. И здесь, и там в центре внимания — вопрос о равновесии макроэкономических систем и здесь, и там этот вопрос рассматривается не под углом зрения количественных пропорций на микроуровне (как в традиционном заокеанском неолиберализме), а под углом зрения тех общих рамочных условий — будь-то правовое государство, субсидиарность, развитие конкурентных начал в экономике, взаимозависимость экономического и правового порядков, основывающаяся на общих этических принципах солидарность и др., — которые открывают возможности для устойчивого развития рыночной экономики и демократического общественного развития.
Во-вторых, — и это нужно учитывать реформаторам в любой стране, —преобразования в самих основах экономического и общественного устройства никогда не осуществляются «с чистого листа». Всегда приходится считаться с традициями общества, в том числе с интеллектуальными его традициями (в случае Германии это — запрет в сознании даже просвещенных либеральных теоретиков таких понятий, как «социальный мир», «государство», «поддержка национального производителя»), а также с укоренившимся в массовом обыденном сознании представлением о том, что некоторые социальные завоевания не подлежат обсуждению.
Понимая это, легче правильно увидеть причины того, почему даже некоторые соратники Эрхарда изначально вкладывали в понятие социального рыночного хозяйства содержание, заметно отличавшееся от его замысла. Эрхард, видя и прекрасно осознавая это, до известных пределов мирился с набирающим силу нарастанием перераспределительных элементов в экономической политике, с постепенным изменением смысла термина «социальное», с ростом влияния крупных концернов и профсоюзов на решение принципиальных вопросов экономической и социальной политики.
Искусство политиков — в том, чтобы, принимая во внимание все это неизбежное, особенно в демократическом обществе, разномыслие, идя на компромиссы ради главного, в то же время не утратить из виду — в борьбе за высокое место в рейтинге общественного мнения или в текучке политической жизни — само это главное. Однако важно не пропустить момент, когда количество компромиссов переходит в новое качество, а ряды противников, готовых «задушить в объятиях» удачливых реформаторов, густеют. В начале 60-х гг., к сожалению, Эрхард остался в Германии практически единственным государственным деятелем, кто явственно видел опасность (и понимал, какой высокой может оказаться цена) перерождения социального рыночного хозяйства в нечто, существенно отличающееся от первоначального замысла, — причем под лозунгом «совершенствования» экономической и социальной политики в ответ на «вызовы времени».
Сегодня вызовы времени многим видятся в так называемой глобализации мирового хозяйства, всех общественно-экономических процессов в современном мире. На этом основании критики социального рыночного хозяйства — понятого именно в набившем оскомину вульгарном смысле — утверждают, что эта концепция организации социально-экономической жизни окончательно ушла в прошлое, ибо она в принципе не может ответить на вызовы эпохи. Дескать, хозяйственные процессы приобрели поистине планетарное измерение, тогда как социальная политика — или то, что под ней понимается, — остается уделом слабеющих национальных государств. Между тем в эрхардовском понимании никакого противоречия здесь нет.
Глобализация не только усиливает конкуренцию, но и расширяет возможности поиска рынков; происходит интенсификация производства, но при этом — в силу самого же этого процесса — возникает спрос на новые виды и формы организации труда, включая надомный труд, неполную занятость, гибкий график и т. п.; такая наднациональная денежная единица, как евро, становится совершенно не зависящим от действий национальных государств фактором, а потому надежным ориентиром для субъектов хозяйствования; растущая интенсификация переливов факторов производства — включая труд — из страны в страну делает более притягательными те из них, где существуют «социальные оазисы», но зато в перспективе снижает конкурентоспособность товаров и услуг, предлагаемых этими странами, а потому — вынуждает рационализировать социальную политику, добиваться «похудения» социального государства.
Именно социальное рыночное хозяйство — поскольку оно построено на принципах хозяйственной свободы, субсидиарности, гражданской солидарности — является гораздо лучшим ответом на вызовы глобализации, чем та зарегулированная, дающая все меньше возможности для предпринимательской инициативы, все хуже справляющаяся с бременем социальных трансфертов чиновничье-бездушная махина, которую кое-кто в России по-прежнему считает идеалом «сильного» государства.
Я считаю, что многообразное деловое, научное, культурное сотрудничество между фирмами и гражданами России и Германии в XXI в. будет способствовать все более глубокому пониманию принципов и ценностей, на которых возможно построение эффективной экономики и благополучия граждан, со стороны деловой, научной и политической элиты России.