Структура германо-рейнской модели рынка

2.1. Описание основных имеющихся типов рынка

Как известно, в современной экономической науке выделяют следующие виды рынков:

Американский тип рынка. В этом случае считается, что наибольший результат достигается там, где раскрывается потенциал каждого работника, а оплата производится только по результатам. При этом оказывается минимальная помощь слабым. В результате выживает сильнейший. Типичные примеры – США, Канада.

Шведский тип рынка. В данном случае полагают, что наибольшие возможности для динамичного развития экономики имеются там, где существует общественная гармония, примерное равенство в доходах, бесконфликтность. Выравнивание в доходах осуществляется с помощью государственной системы, перераспределяющей доходы различных групп населения. Принято говорить, что данный вариант рынка – социально ориентированный. Типичные примеры – Швеция, Норвегия, Финляндия.

Рейнский тип рынка. Он является промежуточным между предыдущими двумя, сочетая их отличительные признаки. Для него одинаково характерны как принцип прямой материальной заинтересованности в результатах труда, так и забота общества о малообеспеченных слоях населения. Типичные примеры такого рынка – Германия, Австрия.

Азиатский тип рынка. Он более других тяготеет к чистому рынку – вмешательство государства в сферу предпринимательства минимальное. Типичные примеры – Сингапур, Гонконг.

Российский тип рынка. Относительно нашей страны в настоящее время нельзя четко сказать о преобладании того или иного типа рыночных отношений. С известной долей погрешности можно полагать, что наблюдаются отдельные признаки американского и рейнского типа рынков.

2.2. Определение и характеристика модели

К концу 50-х — началу 60-х годов Западная Германия изменилась до неузнаваемости. Сухие цифры статистики могут дать лишь очень примерное представление о том качественном скачке, который произошел в жизни людей и всем облике страны за 10 лет после начала реформ.

Почти 8 млн. семей переселились в новые дома и квартиры. Стоимость жизни по сравнению с 1950 г. выросла в 1960 г. на 20,5 %, но реальная зарплата рабочего, занятого в промышленности, — на 73,5 %. Качественно улучшилось питание: средняя немецкая семья потребляла уже не только на 70 % больше мяса, почти вдвое больше яиц, в 2,7 раза больше птицы, но и могла позволить себе некоторые «излишества». Так, почти втрое возросло потребление цитрусовых, вчетверо — кофе. Немцы стали втрое больше выкуривать сигарет и в 2,3 раза больше пить пива.

В каждой третьей семье появился телевизор, в каждой второй — холодильник, в каждой четвертой — стиральная машина, а убирать квартиру при помощи пылесоса стали в 65 % семей.

Но что больше всего поражало воображение рядового немецкого бюргера, так это 8 млн. новеньких легковых автомобилей, появившихся на дорогах Западной Германии. Не все еще могли позволить себе «Фольксваген», не говоря уже о «Мерседесе» или БМВ, но 27 % семей к 1962 г. имели свой автомобиль. Причем не только предприниматели, торговцы и прочий состоятельный люд. Статистика утверждает, что к 1962 г. 40 % семей служащих и 22 % рабочих семей были моторизованы. Появившиеся тогда впервые пробки на дорогах в часы пик не раздражали, как сегодня, а вызывали скорее чувство гордости. Жители ФРГ первыми в Европе стали превращаться в нацию туристов. В начале 60-х годов уже не единицы, а десятки и сотни тысяч могли позволить себе поездку в Париж, летний отпуск в Италии или Испании, рождественские каникулы в австрийских или швейцарских Альпах. В 1962 г. западные немцы израсходовали на туристические поездки около 4,8 млрд марок.[12]

Конечно, потребительские радости не свалились на западных немцев с неба, хотя социологические опросы показывали тогда, что подавляющая часть населения и представить себе не могла, что их жизнь так радикально может измениться к лучшему за столь короткое время. Именно в начале 60-х годов на страницах газет все чаще стало появляться словечко «чудо», когда речь заходила о потребительском буме в ФРГ. В роли главного «чудотворца» выступал, разумеется, Эрхард. Но то, что внешне походило на чудо, покоилось на солидном экономическом фундаменте.

К началу 60-х годов ВВП Западной Германии увеличился по сравнению с 1950 г. почти в три раза, среднегодовые темпы экономического роста за десятилетие составляли почти 10 %. Это был самый высокий показатель за всю историю страны. ФРГ стала вторым после США мировым экспортером. Стабильность немецкой марки вызывала удивление и зависть соседей. Безработица почти рассосалась и уже в 1961 г. составляла меньше 1 %. Количество свободных рабочих мест в три раза превышало число безработных. Система социальной защиты не плодила иждивенцев, но позволяла каждому достойно встретить и старость, и болезни.

Следует отметить, что даже в Германии сегодня нет единого понимания базовых принципов социального рыночного хозяйства. Трудность заключается в том, что при синтезе понятий «социальная» и «рыночная» как бы изначально задаются параметры различных подходов к экономической и общественной политике, что нередко приводит к формированию противоречивой и эклектичной общей концепции.

Многочисленные интерпретаторы взглядов Эрхарда, как правило, попадают в одну и ту же «ловушку»: акцент делается либо на «рыночном», либо на «социальном» аспекте экономики. Дискуссия особенно обостряется вокруг трактовки «социального» как «социальной политики», что, естественно, предполагает государственное вмешательство в рыночную экономику и неизбежно ведет к деформации механизмов рыночной конкуренции. В результате концепция социального рыночного хозяйства зачастую начинает напоминать некое подобие двусторонней «куртки», которую пытаются «примерить» на себя самые разные политические течения.

Суть концепции социального рыночного хозяйства вовсе не сводится к формуле «рыночная экономика плюс социальная политика» государства. Эрхард в принципе отвергал отдельное рассмотрение экономических и социальных проблем. Для него рыночное устройство экономики не просто инструмент регулирования, не средство, а самостоятельная социальная ценность, поскольку никакая другая экономическая система не обеспечивает столь эффективного хозяйствования и столь социально справедливого распределения результатов хозяйствования.

В более широком контексте самодостаточность цели создания и поддержания рыночного экономического порядка означает, что именно рыночная экономика составляет фундамент общественного устройства, основанного на принципах свободы и состязательности. И именно такое общественное устройство в наибольшей степени раскрепощает творческую энергию и инициативу современного человека. Именно свобода и состязательность, подчеркивает Эрхард, обеспечивают экономический прогресс и позволяют «потребителю, т.е. всему народу, пользоваться преимуществами более высокой производительности труда».[13] Из этого следует логический вывод: социальная компонента неразрывно связана с рыночной экономикой, поскольку именно эффективность экономики позволяет достигнуть наиболее благоприятного обеспечения общественных потребностей с точки зрения количества, качества и уровня цен. «Исходя из этой функциональной взаимосвязи, наша экономическая политика именуется также «социальной рыночной экономикой», — заключает Эрхард.[14]

Основа концепции социального рыночного хозяйства конечно, либерализм. Эрхард никогда пугливо не озирался по сторонам, произнося это слово, хотя и подчеркивал, что его либерализм отличается от либерализма двухсотлетней давности. Выступая в сентябре 1955 г. на 10-й Ассамблее Международного валютного фонда и Мирового банка, Эрхард так определил основной «секрет» германского «экономического чуда»: «Если Федеративная республика добилась к нынешнему моменту столь очевидного экономического подъема, то только потому, что стремилась решать задачу освобождения от хозяйственной разрухи и нужды посредством либеральной хозяйственной политики, дав простор развернуться хозяйственным силам всего народа».[15]

Однако, в отличие от сторонников классического либерализма, Эрхард не считал возможным самоустранение государства от влияния на экономическую жизнь. Практика послевоенного возрождения хозяйства Западной Германии убедила его в том, что рыночная экономика — это отнюдь не спонтанно возникающая система «заданной гармонии», а, напротив, конструкция в высшей степени хрупкая. Если ее рассматривать в исторической ретроспективе. Предоставленная самой себе, система lassez faire неизбежно ведет к концентрации капитала и производства, экономической и политической власти, сращиванию бизнеса и власти. Сама логика развития неупорядоченной свободной конкуренции порождает попытки одних субъектов рыночных отношений ограничить свободу других и, следовательно, в конечном счете ведет к уничтожению самой конкуренции и свободы. Именно поэтому Эрхард – вслед за своими предшественниками — ставит вопрос об особой ответственности государства за создание и поддержание такого хозяйственного порядка, который бы способствовал постоянному воспроизводству конкурентной среды и конкурентного поведения хозяйствующих субъектов.

Заслуга Эрхарда состоит прежде всего в том, что он в сложнейший период трансформации экономической системы ФРГ сумел .не только достаточно полно и системно реализовать основные принципы «хозяйственного порядка» в практической политике, но и убедительно доказал на деле, что концентрация усилий государства на формировании и поддержании рыночной и конкурентной среды более эффективно воздействует на экономическое развитие, чем прямое государственное вмешательство в хозяйственные процессы. Тем самым получил свое подтверждение, казалось бы, банальный тезис о том, что критерием эффективности государства являются не сами по себе масштабы его активности, а ее конечные результаты.

Объем социальных услуг, предоставляемых государством своим гражданам, никогда не был для Эрхарда мерилом «социальности» общественно-экономической системы. Скорее, наоборот, одним из важнейших критериев успешного развития социального рыночного хозяйства он считал создание условий для сокращения государственной активности в сфере социального обеспечения. В таком подходе нет никакого внутреннего противоречия.

У государства нет собственных средств, а следовательно, нет и не может существовать никаких «бесплатных» общественных фондов и «бесплатных» социальных услуг. Всякая социальная услуга, всякий объект социального строительства, всякая пенсия, всякое пособие и субсидия оплачиваются за счет налогов, отчислений от прибыли и вычетов из заработной платы. Государство же выступает посредником, выполняющим функцию перераспределения доходов производящих слоев общества. Непомерное расширение обязательств государства в социальной сфере, по мнению Эрхарда, чревато рядом серьезных последствий и в конечном счете контрпродуктивно даже с точки зрения достижения декларируемых целей социальной политики.

Во-первых, любые формы государственного перераспределения нарушают логику функционирования рыночной системы, а свойство любой системы — ее целостность. Высокие налоги и социальные поборы лишают предпринимателей стимулов к инвестициям, расширению производства и созданию новых рабочих мест, а активную часть населения — стимулов к труду. Таким образом, под угрозу ставится эффективность рыночной экономики, которая, собственно, и является источником социальных благ. При этом процессы перераспределения имеют тенденцию самопроизвольного расширения и роста: социальные блага, льготы и дотации, предоставленные одним, неизбежно порождают необходимость распространения их на других, дабы избежать социального недовольства. В результате возникает порочный круг: чем больше государство берется перераспределять, тем шире становится круг претензий к нему, требующих дальнейшей эскалации государственного вмешательства.

Во-вторых, чем масштабнее система государственной благотворительности, тем менее она эффективна. Дело здесь не только в необходимости содержать дорогостоящий государственный аппарат. Вся логика перераспределения сводится к тому, что деньги переходят от одного налогоплательщика к другому, но разобраться, кто остается в выигрыше, кто в проигрыше, очень сложно — система государственного вспомоществования слишком громоздка и непрозрачна. В результате каждому остается только верить, что он скорее выиграет от нее, чем проиграет. Иными словами, каждый, по выражению Эрхарда, живет в надежде «запустить руку в карман соседа» глубже, чем это сделает сосед.

2.3. Модификации модели в 60-х – 80-х гг.

Установившийся в результате послевоенных реформ хозяйственный порядок в Германии пережил по меньшей мере две существенные ревизии, которые нельзя оценить однозначно. С одной стороны, они «подновили» сформированную модель, с другой — привнесли в нее чуждые элементы, поставившие под вопрос действенность основных принципов социального рыночного хозяйства.

Первая такая ревизия произошла в конце 60-х гг. Сигналы об окончании эпохи «экономического чуда» прозвучали еще в 1963 г. — как раз в том году, когда Людвиг Эрхард сменил Конрада Аденауэра на посту канцлера. Многим тогда казалось, что замедление темпов роста, произошедшее в 1963 г. (до 3,9 %), — случайный и кратковременный эпизод (как это уже имело место в 1958 г.), и «бум» скоро возобновится. Однако новый канцлер уже в своем первом правительственном заявлении призвал к благоразумию и воздержанию от эскалации экономических и социальных требований. Он предвидел, что следование этим требованиям, все шире раздававшимся в обществе, повлечет за собой бурный рост государственных расходов и раскручивание спирали «зарплаты — цены». Все это может угрожать стабильности экономики, особенно денежной и финансовой системы.

Поэтому Эрхард призывал всех к благоразумию: «социальных партнеров» — к тому, чтобы действовать «в рамках возможного», парламентские фракции — к «созданию умеренной, обеспечивающей стабильность расходной экономики».[16]

Однако необходимой поддержки Эрхард не получил. Ни население, ни политическая элита страны не понимали, почему нельзя увеличивать государственные расходы и проводить перераспределительную социальную политику, когда экономика страны 15 лет развивается по восходящей и бюджетные доходы растут. Тем более что уже в 1964 г. экономика вновь резко пошла вверх, и предостережения канцлера не воспринимались с должным вниманием.

Осенью 1965 г. во втором правительственном заявлении Эрхард вынужден был признать, что экономическое положение и состояние финансов государства вызывают озабоченность. Он чувствовал, что в новых условиях, когда завершился восстановительный период с его сверхвысокими темпами роста, все более насущной становилась задача повышения эффективности и конкурентоспособности, требуются новые реформы, прежде всего — в бюджетной сфере. К тому же возникла угроза замедления темпов роста из-за нехватки рабочей силы. Эрхард даже предложил не только не сокращать рабочую неделю, но и увеличить ее на один час. Увы, он не был услышан ни профсоюзами, ни бундестагом, где формально его поддерживало внушительное большинство. Противодействие политике сдержанности и стабильности оказалось чрезвычайно сильным, в том числе и в рядах христианских демократов. Все «чересчур легко поддались иллюзии, что в растущем, динамичном народном хозяйстве нет пределов расширению индивидуального потребления, капиталовложений и расходов казны».[17]

К бюджетным проблемам добавилось давление со стороны профсоюзов: их требования повысить зарплату на 12 % в год не соответствовали ни росту общественного продукта, ни увеличению производительности труда. Ясно, что ответом предпринимателей могло быть лишь повышение цен на свою продукцию. Таким образом, спираль «зарплаты — цены», которой всегда опасался Эрхард, вновь стала раскручиваться.

Кроме того, начали складываться структурные проблемы в угольной и металлургической промышленности — их поддержка из бюджета еще больше увеличивала «дыру» в расходной части, а прекращение такой политики было чревато крупными политическими неприятностями как со стороны профсоюзов, так и со стороны угольных и сталелитейных концернов. Но момент для решительного противодействия этим влиятельным силам был неподходящим — в ФРГ со всей очевидностью проявились симптомы первого послевоенного экономического кризиса (или, как предпочитают его называть немецкие экономисты, рецессии).

Середина 1960-х гг. оказалась драматичной вехой как в личной судьбе Людвига Эрхарда, так и в истории социального рыночного хозяйства. После почти 15-летнего успешного развития в экономике Западной Германии начали проявляться новые тенденции, о которых речь шла выше. В этих условиях в ФРГ не могли не развернуться ожесточенные дискуссии относительно методов экономической политики, которые позволили бы решить названные выше проблемы. Эти дискуссии совпали с обсуждением в ЕЭС методов среднесрочного экономического планирования по образцу индикативного планирования во Франции. Все большее влияние получали в кругах экспертов и политиков ФРГ кейнсианские подходы к макроэкономическому  регулированию  колебаний конъюнктуры мерами фискальной политики.

В 1963 г. был создан так называемый Совет экспертов, задача которого заключалась в оценке общеэкономического развития и разработке новой политической стратегии. 11 мая 1965 г. в письме на имя федерального канцлера Эрхарда Совет предложил использовать потенциал экономических групп интересов при выработке хозяйственно-политических решений.

Однако для Эрхарда кейнсианские подходы были абсолютно неприемлемы, ибо он считал, что ошибочно понятое кейнсианство столь же устарело, как и присущее раннему либерализму представление о том, что государство не должно вмешиваться в экономические процессы. Эрхард решительно противостоял попыткам оказать давление на выработку экономической политики с позиций частных интересов. В противовес своим оппонентам, прежде всего социал-демократам, он видел преодоление экономических трудностей в осуществлении так называемой политики опережающей стабилизации конъюнктуры, которая в первую очередь была связана с поддержанием стабильности денежной единицы.

В русле этих подходов Эрхарда лежит и выдвинутое им на XIII съезде ХДС 31 марта 1965 г. понятие сформировавшегося (или сформированного) общества (formierte Gesellschaft) как общества, «которое не состоит больше из классов и групп, желающих добиться взаимоисключающих целей, а корпоративно по своей сути, что означает, что оно базируется на взаимодействии всех групп и интересов».

Идеи Эрхарда о сформированном обществе основывались на анализе социально-экономического положения Западной Германии в начале 60-х гг. Он, в частности, опасался, что результатом успехов в экономическом развитии ФРГ, достигнутых к этому времени, станет самоуспокоенность общества, и потому стремился к достижению динамического равновесия на основе как социальной стабильности, так и прогресса в социальной и экономической областях. С достижением достаточно высокого уровня благосостояния западногерманского общества к началу 60-х гг. исчезала, как полагал Эрхард, та общая цель — достижение благосостояния всех, — которая лежала в основе социально-экономической политики 40–50-х годов.

В соответствии со своими убеждениями в сентябре 1966 г. канцлер внес в бундестаг законопроект «О стимулировании экономической стабильности». Однако ему не удалось найти понимания даже среди своих сторонников. Понятие «сформированного общества» было названо противниками Эрхарда в бундестаге неясным и противоречивым. А разразившийся в 1966 г. экономический кризис, хотя и не был очень глубоким, тем не менее окончательно поколебал доверие к «отцу немецкого экономического чуда». Проекту закона о стабилизации не было суждено быть принятым при Эрхарде. Спустя три месяца он подал в отставку с поста канцлера. 1967 г. стал поворотным в экономической политике ФРГ. В результате прохождения эрхардовского законопроекта «О стимулировании экономической стабильности» через парламентские согласования он претерпел значительные изменения. Все предлагавшиеся Эрхардом меры, которые должны были бы обеспечить экономическую стабильность, оказались либо исключенными из закона, либо были заменены мерами макроэкономического регулирования. В соответствии с этими корректировками было изменено и название закона. Он получил название «Закон об обеспечении стабильности и роста экономики».

Кризис начался во второй половине 1966 г.; хотя он и был, как отмечено выше, непродолжительным, но оставил глубокий след на всем последующем хозяйственно-политическом развитии Германии. Социальное рыночное хозяйство Эрхарда перестало восприниматься как идеально функционирующий механизм — все сразу заговорили о необходимости его ремонта. Вопрос заключался только в том, кто и как будет это делать.

«Большая коалиция» продержалась у власти недолго. Несмотря на очевидный успех по преодолению кризисных явлений 1966-1967 гг., правительство Кизингера не отличалось устойчивостью прежде всего из-за отсутствия цельной и понятной стратегии дальнейшего развития страны. Социал-демократы же постарались на гребне экономического подъема 1968-1969 гг. (заслуги в организации которого они приписывали себе) оттеснить ХДС, перестать быть его младшим партнером и взять управление страной в свои руки.

Правда единоличное управление у СДПГ не получилось, но они нашли себе своего «младшего партнера» — либеральную Свободную демократическую партию (СвДП) — и после выборов 1969 г. образовали с ней «малую коалицию», которая просуществовала до 1982 г.

Поначалу хозяйственно-политическую власть попытался сосредоточить в своих руках Карл Шиллер, оставшийся министром экономики и в «малой коалиции», а в середине 1971 г. получивший и пост министра финансов. Это было нужно ему прежде всего для того, чтобы определять стратегию экономического развития страны и одновременно внедрять механизмы для ее реализации. Поскольку основными инструментами оставались фискальные, то стремление держать в одном кулаке Минфин и Минэкономики было вполне объяснимо.

Стратегических изменений в начале 70-х не произошло, Шиллер продолжал совершенствовать механизмы «глобального регулирования». Но вместо новых успехов ему пришлось столкнуться с серьезными и не столь уж непредвиденными проблемами. Наиболее острая из них — инфляция. Стала бурными темпами увеличиваться денежная масса, и это не могло не сказаться на потребительских ценах: если в 60-е гг. они росли в среднем на 2,6 % в год, то в 1970-1973 гг. - на 5,3 %5б. А в 1973 г. ситуация стала уж совсем тревожной: инфляция достигла 7 %.[18] Это, кстати, стало одной из причин введения свободного курса немецкой марки.

Немецкая валюта не могла оставаться стабильной по отношению к доллару из-за постоянного неравновесия платежного баланса, поэтому правительству приходилось время от времени идти на ревальвацию немецкой марки (это рассматривалось и как антиинфляционная мера), что ослабляло позиции немецких экспортеров. Об устойчивом росте нечего было и думать. Ситуацию ухудшали и сбои механизма «согласованного действия»: вроде бы партнеры на переговорах договаривались об одних размерах заработной платы, но на деле выплачивалась зарплата гораздо более высокая. Часовая заработная плата в обрабатывающей промышленности в 1969-1974 гг. в среднем росла за год на 12,9 %. Такой рост, на котором настаивали профсоюзы, объясняли растущей инфляцией, но он сам эту инфляцию подпитывал.

Итак, реализация Закона о стабильности после нескольких частичных удач столкнулась с огромными трудностями. Стало ясно, что новый механизм не способен достойно заменить испытанную политику хозяйственного порядка.

Шиллер был разочарован неудачами «кейнсианско-ор-долиберального синтеза», его не поддерживали товарищи по партии, толкавшие правительство к усилению «глобального регулирования». Безудержный рост государственных расходов, обусловленный дорогостоящими реформами, хронический бюджетный дефицит ломал шиллеровскую схему государственного конъюнктурного регулирования. Стали сбываться опасения, что фискальное кейнсианское регулирование неизбежно приведет к таким финансовым трудностям, которые заставят государство, действующее в рамках раз избранной логики, переходить ко все более широкому перераспределению (так возникает «фискальный социализм»). Рыночные элементы в этих условиях деградируют, а государственное административное вмешательство усиливается. Очевидно, такая перспектива не устраивала Шиллера, и в июле 1972 г. он подал в отставку.

После Шиллера вновь произошло разделение Министерства экономики и Министерства финансов, причем первое возглавляли свободные демократы: сначала – Ганс Фридерихс, а затем – Отто граф Ламбсдорф. В этот период было не до новых концепций экономической политики. Принципы хозяйственного порядка отступали на второй план перед задачами кризисного управления.

Впрочем несколько принципиально важных для хозяйственного порядка решений в 70-е гг. было принято. Отнюдь не все они были пропитаны кейнсианским духом «глобального регулирования». Так, в 1973 г. бундестаг принял новую редакцию Закона против ограничений конкуренции: была внесена поправка, которая предусматривала контроль за слияниями компаний. По существу, слияния запрещались, если они приводили к созданию или усилению доминирующего положения компании на рынке. Тем самым был сделан важный шаг по защите конкуренции как хозяйственной и общественной ценности.

Правда, все же в исключительных случаях допускались слияния, нарушающие общий конкурентный порядок, но до последнего времени число таких разрешений не превышало и десятка. (Нынешняя волна слияний, в том числе и очень крупных, не считается противозаконной: антикартельное ведомство полагает, что мирохозяйственная глобализация к концу 90-х гг. XX в. достигла такого развития, что препятствует захвату доминирующих позиций на рынке даже в случае суперслияний.) В целом Закон против ограничений конкуренции в редакции 1973 г. приобретал более либеральный характер и укреплял социальное рыночное хозяйство.

Иной характер имел закон 1976 г., которым в ФРГ для крупных предприятий вводилось обязательное участие наемных работников в принятии решений. Элементы участия в управлении возникли еще при Эрхарде, но они ограничивались тогда только угольной и металлургической промышленностью и являлись альтернативой национализации этих отраслей по британскому образцу. Теперь же они распространялись практически на весь крупный бизнес: представители наемных работников получили право участвовать не только в советах на уровне отдельных предприятий, но и входить – на паритетных началах с владельцами акций! – в наблюдательные советы акционерных обществ. А ведь наблюдательный совет АО, согласно германскому праву, представляет интересы собственников. Поэтому принятие данного закона означало, что право собственника самостоятельно принимать решения в отношении своей собственности ограничивалось. Это было прямым отходом от социального рыночного хозяйства.

Конечно, потребность в новых подходах была в 70-е гг. достаточно острой. Уже первый «нефтяной шок» 1973—1974 гг., когда страны ОПЕК резко повысили цены на нефть, вызвал структурный кризис во многих промышленно развитых странах, в том числе и в Германии. Необходимо было создать механизмы относительно безболезненного приспособления к изменениям, приходящим извне.

Но была и другая проблема: «старший партнер» по коалиции все откровеннее реагировал на внешние и внутренние раздражители попытками усилить государственное регулирование, которое — через «ступеньку» программирования — грозило перерасти в настоящее планирование. Поэтому перед министром экономики Фридерихсом, а затем перед Ламбсдорфом стояла сложнейшая задача: предотвращая либо смягчая кризисные явления, сохранить при этом все же рыночный хозяйственный порядок.

Делать это было все труднее. Структурный кризис 1974—1975 г. перешел в двухлетнюю депрессию, в ходе которой число безработных превысило 1 млн человек. Повторить успех 1967—1968 г. не удалось. К 1979 г. безработица снизилась лишь до 880 тыс. человек. Требования профсоюзов, которые в 1977 г. вышли из «согласованного действия», и по сохранению рабочих мест, и по повышению заработной платы становились все более жесткими, тогда как новые хозяйственные условия понуждали к снижению издержек (и не в последнюю очередь — на труд), к рационализации и модернизации производства, а не к экстенсивному его росту. Фирмы направляли на рационализацию более 50 % всех производственных инвестиций и не были заинтересованы создавать новые рабочие места. Второй «нефтяной шок» 1979 г. продемонстрировал частичные успехи в деле структурных преобразований, но неудачу в целом тогдашней экономической политики социал-либерального правительства.

Провалами характеризовалась и финансовая политика коалиционного правительства, которая оставалась в руках социал-демократов. Вместо инструмента тонкой настройки она стала средством удовлетворения общественной ненасытности. Причем обществу от безудержной накачки деньгами лучше не становилось — оно нуждалось в новых и все больших «дозах». В результате доля ВВП, перераспределяемого государством, выросла с 39 % в 1969 г. до 49,8 % в 1982 г. Одновременно государственный долг увеличился со 126 млрд нем. марок в 1970 г. до 469 млрд в 1980 г.

Экспансия государственных расходов была связана прежде всего с возросшими затратами на преодоление высокой безработицы, но в немалой степени — и с растущими социальными выплатами. Социальное государство, призванное действовать на основе принципов хозяйственного порядка, все больше и больше утрачивало свои специфические черты, превращаясь в «государство всеобщего благосостояния» по шведскому образцу. Впрочем очередное отступление социал-демократов от исходных принципов социального рыночного хозяйства обеспечило ему поддержку со стороны значительной части населения: ведь государство с «сильной социальной политикой» — безусловно не имеющей ничего общего с социальной политикой в понимании Эрхарда и нерациональной с финансово-экономической точки зрения — смогло в нелегкие годы реструктуризации, стагнации и роста безработицы обеспечить и приемлемый уровень жизни, и социальный мир в стране. Еще в начале 70-х годов Шиллер назвал этот порядок «просвещенным рыночным хозяйством», в котором конфликты решаются благодаря тому, что противостоящие стороны полностью информируют друг друга. Разумеется, и в противостоянии двух мировых общественных систем именно социальные успехи в ФРГ становились чуть ли не сильнейшим козырем Запада. До сих пор привлекательность социального рыночного хозяйства, в том числе и для многих российских политиков, основывается на образе этого порядка, сформированного в 70-е годов. При этом зачастую упускают из виду как те конкретные причины и условия, которые привели к складыванию «просвещенного рыночного хозяйства», так и отдаленные последствия, которые даже могучий организм немецкой экономики не может преодолеть до сих пор.

«Глобальное регулирование» нельзя назвать абсолютно негодным средством, если четко понимать его узкие рамки применения — антикризисное регулирование, однако, когда уже в 70-е годы его попытались использовать как универсальное средство, ограниченность этой политики проявилась вполне наглядно. Среднесрочное финансовое планирование, правда, явно пришлось ко двору — не случайно оно с большим или меньшим успехом применяется до сих пор. Хотя бюджетные проблемы с его помощью решить не удалось, но зато срабатывала система «раннего обнаружения» и подбора средств для их преодоления. Вместе с тем воочию обнаружилось, что с финансовым планированием нужно было быть крайне осторожным, ибо прогнозы общеэкономического развития (на которых базировались финансовые планы) имеют тенденцию постепенно перерастать в индикативное планирование.

Попытки расширять сферу действия государственных программ, которые реализовывались бы частными фирмами, предпринимались тогда в ФРГ весьма активно. Суть этого механизма заключалась в том, что государство определяет приоритетные точки или области развития, составляет целевую программу, выделяет средства на частичное ее осуществление, а затем отдельные заинтересованные фирмы предлагают конкретные проекты в рамках данной программы. Основное финансирование также должны были взять на себя фирмы. Государственные средства (впрочем, тоже немалые) использовались, по сути, лишь как стимулирующее средство, завлекающее частный бизнес в программы.

Особо негативное воздействие на рыночные механизмы оказывало то обстоятельство, что программирование вводилось в сочетании с промышленной политикой и инвестиционным регулированием. Именно поэтому сторонники всех разновидностей либерализма особенно остро критиковали два последних направления. В итоге инвестиционное регулирование все же не прижилось в Германии, а промышленная политика существует лишь в качестве подчиненного элемента экономической политики (сюда относятся, например, продолжающееся субсидирование угольной отрасли, а также некоторые меры по трансформации хозяйства восточногерманских земель).

Главный урок «глобального регулирования» 70-х годов заключается в том, что народное хозяйство недопустимо механически делить на макроэкономику, регулируемую государством, и микроэкономику, действующую по рыночным законам: рано или поздно пренебрежение принципами целостного рыночного хозяйственного порядка приводит к возникновению серьезных дисбалансов. Попытки создать «регулируемое» и «просвещенное» социальное рыночное хозяйство в итоге существенно изменили его облик и сделали его менее надежным и менее устойчивым.

К концу 70-х годов вера бизнеса и общества в способность правительства справляться с кризисными явлениями почти угасла. Социал-демократические эксперименты с глобальным регулированием и программированием подорвали основы устойчивого развития. Недовольство бизнеса привело социал-либеральную коалицию к краху осенью 1982 г., когда из нее ушли свободные демократы.

Тогда же утратившему поддержку большинства правительству Гельмута Шмидта был вынесен вотум недоверия в бундестаге. Новый коалиционный кабинет ХДС/ХСС и СвДП во главе с Гельмутом Колем начал новый большой сдвиг в экономической политике, проходивший под лозунгом возвращения к «истинным» принципам социального рыночного хозяйства.

Обоснование необходимости новой экономической политики было дано в записке, которую подготовили министр экономики Отто граф Ламбсдорф и его советники — Отто Шлехт и Ганс Титмайер. В ней подчеркивалось, что экономические нововведения, инициированные немецкими экономистами и политиками, вместо стабилизации дали растущую безработицу при высокой инфляции. Вместо расходов на инвестиции правительство все больше средств направляло на обслуживание госдолга, а последний увеличивался как снежный ком.

Преодоление ошибок виделось в возвращении к рыночному характеру экономической политики: нужно было отказаться от бездумного наращивания государственных расходов, утвердить курс на консолидацию общественных финансов, переориентировать бюджетную политику с потребительских на инвестиционные цели, а также приспособить систему социального страхования к условиям хозяйственного развития с низкими темпами роста, дабы обеспечить долговременную устойчивость финансирования социальных нужд.

Фактически это была не только критика правительства Шмидта, но и рекомендация по изменению стратегического курса для нового кабинета, который после 1982 г. попытался не только исправить ошибки предшественников, но и вывести обновленное социальное рыночное хозяйство на новые рубежи.

Правда, перед новым правительством возникла проблема: в какой мере восстанавливать прежнюю, эрхардовскую модель (которая была серьезно деформирована, но не разрушена окончательно), а в какой — дополнять ее новыми элементами, вливая новое вино в старые мехи. Тем более что кабинет Коля вовсе не собирался полностью отказываться от глобального регулирования и фискальных методов, стремясь таким способом к мощным структурным сдвигам и новым характеристикам европейского и мирового хозяйства. И все же новый этап модификации предполагалось провести на базе принципов эрхардовской модели.

Но уже с самого начала не все удавалось в этом процессе обновления. Если в сфере госбюджета дела явно пошли на поправку, то перестройка социального государства давалась с трудом. Точнее, вообще не заладилась. Становилось все яснее: обновлению рыночного хозяйства мешает разбухшая и финансово неподъемная социальная система.

Но пойти в середине 80-х годов на сокращение «социального государства» политикам казалось делом самоубийственным. Ведь даже частичный демонтаж системы социальной поддержки, созданной предыдущим правительством, мог вызвать столь массовое недовольство, что удержаться у власти право-центристской коалиции не удалось бы. Социальные настроения немцев в 60-70-е годы изменились не в лучшую сторону: постепенно укоренялась привычка к патернализму государства, а мотивация к успеху, готовность к риску, да и просто желание эффективно трудиться снижались на глазах.

К тому же в середине 80-х годов резко выросла безработица (ее уровень повысился с 3,8 % в 1980 до 9,3 % в 1985 г.)[19], а это потребовало дополнительных расходов государства на пособия. Допустить появления масштабной бедности правительство не могло. Не лучше обстояло дело и с состоянием медицинского страхования, поскольку стоимость лечения постоянно росла в связи с интенсивным внедрением новых методов в здравоохранении, обновлением технического оснащения клиник и появлением все более дорогих лекарств. Политической воли к непопулярным решениям в этих условиях проявлено не было.

Главным новшеством экономической политики после смены власти в 1982 г. стал поворот от стимулирования совокупного спроса к «экономике предложения». В начале 80-х годов, особенно под влиянием радикальных сдвигов в Великобритании и США, к новым моделям государственного воздействия на экономику, получившим наименования «тэтчеризм» и «рейганомика», предложение (т. е. условия производства и реализации товаров) оказалось в центре внимания. Подобно тому как во второй половине 60-х гг. чрезмерные надежды возлагались на кейнсианское фискальное регулирование, так же и в новых условиях очередной «фаворит» превращался в магический рецепт процветания. Более того, с его помощью предполагалось обновить — или восстановить — подлинный облик социального рыночного хозяйства.

Суть экономики предложения проста. Она предусматривает создание таких условий производства, которые обеспечивают рост и высокую эффективность на микроуровне, то есть на уровне предприятий, но не на отдельных, «избранных» (как предполагалось в концепции промышленной политики 70-х годов), а в масштабе всего народного хозяйства.

Для этого прежде всего предполагалось содействовать созданию (накоплению) не просто ресурсов (средств производства и рабочей силы), а именно капитала, для которого есть разнообразные и долгосрочные возможности прибыльного применения. Нехватка капитала в тогдашней Германии, по мнению адептов теории предложения, заключалась не в недостатке сырья, станков, денег, рабочих, а именно в ограниченности таких возможностей.

И правительство Коля решило направить свои усилия на расширение возможностей рентабельного применения капитала, не забывая, Впрочем об одновременном оздоровлении финансовой системы. Обе задачи вполне согласовывались друг с другом, потому что поддержка предложения не требовала от государства столь же масштабных расходов, как стимулирование спроса — напротив, и доходы, и расходы правительство должно было сокращать.

Попытки содействия производству правительство предпринимало и на налоговом фронте. В частности, оно решило стимулировать инвестиционную и инновационную активность фирм, проводя менее жесткую налоговую политику. В 1983—1984 г. были снижены промысловый и имущественный налоги, разрешено ускоренное списание капитала для малого бизнеса и инвестиций в НИОКР, облегчена процедура основания личных фирм. Однако послабления оказались едва ощутимыми для предпринимателей, поскольку другие факторы роста издержек перевешивали выигрыш от уменьшения не самых обременительных платежей.

Одновременно были введены льготы для работников, приобретающих доли капитала. Правда, даже эти льготы мало продвинули страну в направлении «народного капитализма»: осторожные немецкие работники не желали делить с капиталистами доходы и риски, справедливо полагая, что большего — и без всякого риска — можно добиться через тарифные соглашения.

В 1986-1988 гг. процесс снижения налоговой нагрузки продолжался, но также весьма скромно. Действительно, снижение максимальной ставки корпоративного или подоходного налога с 56 % до 53 % носило скорее символический характер.

Германия оставалась страной с крайне высоким уровнем налогов по сравнению с другими промышленно развитыми странами, и уже в 80-е годы перестала быть привлекательной не только для иностранных, но и для отечественных инвесторов.

Иными словами, экономика предложения внедрялась чрезвычайно осторожно, с оглядкой на социальную систему, которая могла не выдержать резкого сокращения отчислений от фирм. Что же касается налоговых реформ, то правительству Коля они явно не удались.

Хуже всего то, что и высокие налоги сохранялись, и государственный долг постоянно увеличивался. Особенно заметным этот процесс стал после воссоединения Германии в начале 90-х годов, причем финансирование объединения страны за счет заимствований (а не целевых налогов, как предлагали некоторые экономисты[20]) существенно утяжелило это бремя (государственный долг составлял в 1989 г. 900 млрд нем. марок, а через 10 лет достиг уже 2 200 млрд нем. марок). Федеральному правительству не удавалось и должным образом рационализировать расходы, поскольку колоссальные бюджетные средства шли (и идут) на субсидирование структурно слабых отраслей и сфер хозяйства (например, угольной промышленности). Вместе с тем высокие налоговые ставки отнюдь не обеспечивали высокие объемы налоговых поступлений. В последние годы выросли масштабы ухода от налогов, «теневая экономика» расширяется быстрыми темпами (по оценкам, в конце 90-х годов она достигла 15—20 % ВВП).

Стал давать сбои и механизм по вертикальному (федерация — земли) и горизонтальному (между землями) финансовому выравниванию: слишком мало стало доноров и слишком много тех, кто претендует на трансферты из центра.

Поэтому можно с уверенностью сказать, что принципиального перехода от того хозяйственного механизма, который сложился в 60—70-е годы, к некоей новой монетаристско-либеральной модели в 80—90-е годы не произошло. В результате старые деформации не были преодолены до конца, при этом возникли новые — в первую очередь в социальной сфере.

Именно в 80-е гг. безработица в стране превратилась в хроническую и до сих пор остается проблемой номер один для экономической политики правительства. Более чем 2-миллионная армия безработных стала постоянным явлением в ФРГ с середины 80-х гг. В 90-е годы она ежегодно росла на 200—300 тыс. в западных землях, и дополнительно к ней добавлялась более чем миллионная армия безработных в новых федеральных землях. Если в начале 90-х годов полагали, что высокая безработица на Востоке — это кратковременное явление переходного периода, то теперь становится ясно, что вместе с экспортом социально-экономической модели ФРГ в новые федеральные земли занесена и хроническая структурная безработица.

Даже в условиях экономического роста не удавалось существенно снизить число безработных: если в 60-80-е гг. уже на следующий год после самой низкой точки рецессии снижение занятости прекращалось, то после кризиса 1993 г. этого не происходило пять лет. Напротив, в наиболее неблагоприятном с этой точки зрения 1997 г. число занятых в Германии уменьшилось более чем на 400 тыс., в том числе в Западной Германии — на 300 тыс. Только число зарегистрированных безработных в годовом исчислении составило в 1997 г. около 4,4 млн чел., или 11,4 % от трудоспособного населения (на западе — 9,9 %, на востоке — 17,4 %). Еще не менее 2 млн чел. составляли скрытую безработицу.

Основная причина беспомощности политики на рынке труда заключалась в слишком щедрой и заботливой социальной политике государства. Мало того что немецкая зарплата — одна из самых высоких в мире, так еще и дополнительные выплаты (больничные от предприятия, отпускные, «13-я зарплата» и др.) достигли непревзойденного уровня (в 1995 г. общие издержки на оплату труда составили 45,52 нем. марки в час, из которых 20,44 нем. марки — дополнительные выплаты; соответствующие показатели составляли для США — 25,18 и 7,42, для Японии — 35,48 и 14,56, для Великобритании — 20,96 и 6,0).

Социальная политика оказалась тесно переплетенной с финансовой и фактически стала ее заложницей. Курс на сокращение налогов и бюджетных расходов не мог не изменить социальную составляющую в экономической модели в целом. Однако кабинет Коля так и не приступил к последовательным преобразованиям в социально-экономической сфере, чтобы существенно улучшить общие условия предпринимательства (прежде всего повысить привлекательность страны для инвесторов) и привести систему социального обеспечения в соответствие с реальными возможностями.